Наступил вечер, когда приготовились бежать из негостеприимного форта, который помог сделать массу открытий. Теперь все знали всё и в то же время ничего не понимали. Особенным образом спутников беспокоила мотивация Ленара – зачем ему надобно в Париж ветрам назло?
«Эх, если бы спел вовремя сонет Петрарки о любви к Лауре, уверен, что все прониклись романтической идеей, и даже поддержали высокие чувства. Но, как говориться, время упущено и теперь приходиться играть в загадочного Дантеса, беглеца из замка Ив, чёрт, форта!» – подумал маэстро.
– Зигмунд, я вас спрошу, как профессионала: поднимет эта мельница четырёх человек или придётся оставить Бехтереву господ бомбистов?
– Мотор мощный, но как приземляться в темноте с лишним весом? Ночью – верная смерть!
– Довод. Но у меня есть подозрение, что свет будет обязательно.
– Я без собаки не полечу! – внезапно заявила Серафима. – Она мне жизнь спасла!
– Ага, капризы начались, откуда никто не хотел. Савенков, вразумите барышню. Опять придумала в революцию эклерами[18] тыкать. Собаке на вашу благодарность, знаете что? Вот именно, всё равно! Ей миску с котлетами подавай, а где мы котлеты сыщем над Финским заливом? Там только грёзы о лучшей жизни витают.
– Ленар, поверьте, ваш сарказм сейчас не к месту. Андреева, вы с нами? Если нет, то это ваше дело. Бехтерев, я думаю, обрадуется красивой пациентке. Так, а где здесь садиться, – он забрался на сидение и с тревогой посмотрел на умирающий закат. – Ну, в чём дело? Ждать нет никакой возможности.
В раздражении ударив перчатками авиатора в ладонь, Зигмунд потребовал:
– Освободите место для дамы, садитесь на трубе рядом с маэстро или оставайтесь сами. Большевики осуждают террор. Только из уважения к вашему брату марксисту, готов рисковать жизнью.
Как ни странно, Савенков подчинился, наверняка решив, что времени на подобные разбирательства нет и сейчас важнее скорее подняться в воздух, чем выяснять кто где сидит. Мотор плюясь маслом, и нещадно дымя керосином, с трудом поднял ажурное тело экспериментальной машины в воздух. Узкая полоска света над горизонтом, моргнув в последний раз, исчезла вовсе. Очутившись в неизвестности над водой, беглецы услышали вой собаки, прорвавшийся сквозь шум винтов. Хаски в очередной раз спасла Серафиму, позволив лётчику определить направление от форта к берегу. Говорить, при таком грохоте было невозможно, но никто и не собирался. Глаза смерти приготовились отыскать в темноте измученных тревогой людей. Внезапно зажглась длинная цепочка атмосферных огней над шоссе, идущего вдоль берега в Ревель. Доверившись инженерному таланту создателя машины, Зигмунд повёл натужно воющий от чрезмерного веса аппарат к спасительной гирлянде.
Шантаж всегда интересен элементом неожиданности, когда жертва ещё не готова дать отпор и в растерянности начинает исполнять самые абсурдные приказы. Совсем другое дело, если невозможно испугать противника, повергнуть в столбняк, тогда пиши пропало. Можешь, что угодно придумывать, хоть на малиновом носороге с зелёным чибисом скакать под окнами, вспышки, отнимающей способность думать, нет. Она размазалась в тусклый свет из кухонных штор, и нужно бежать сломя голову, пока в тебя не запустили сковородкой или, что хуже, не придумали стрелять дробью в трепетное место. Именно поэтому, взяв на вооружение доводы логики, Ленар не стал нагнетать обстановку вокруг форта. Не бомбить же в самом деле город с мирными обывателями ради одного маленького геликоптера. Конечно, был риск разбиться. Разумный человек, например, Савенков, оставил бы лишний людей для психических опытов академика Бехтерева.
В конечном счёте Серафима с Борисом заняты в чужой пьесе, у них своё направление, но у Ленара были принципы. Во-первых, ох уж этот пересчёт, так вот, обещания надо выполнять. Арны долго живут, а вот карма одна и причём нервная. Он грозился угостить Серафиму круассаном в шоколаде, может быть, даже несколько раз. Во-вторых, зачем у человека отнимать мечту, это чрезвычайно важно: может быть, индивид новый способ чай заваривать изобретёт, ну и что с того? Поэтому недопустимо превращать Савенкова в белую крыску, пусть отбомбиться! Не он, тогда крейсер «Аврора» жахнет в воздух так, что все креститься перестанут. Какая разница?