Когда я начинаю писать текст о себе, у меня возникает ощущение что меня кто-то слышит, что кому-то важны мои мысли, мой посыл, мои действия. Часто я начинаю повторяться и писать те же вещи по кругу, просто из-за своей памяти; она в последнее время плоха.
Иногда я чувствую себя точно таким же фантиком, из которого вырвали душу, забрали всё самое дорогое, но даже не употребили в дело, а просто пнули, пнули так, что оно закатилось под старый пыльный диван. Быть может, снаружи я и кажусь весёлым, в чем-то ярким, "в людях" я часто смеюсь, но стоит закрыться лишь двери за моей спиной, я ощущаю гнетущий холод по коже, мураши покрывают спину, становится тяжелее дышать, я кое-как добираюсь до кровати и, оббесилев, падаю на неё. Я смотрю в потолок и не вижу сквозь него неба, того, что мне действительно нужно, — я не вижу места, куда могу улететь, куда могут попасть мои мысли, они как будто заперты, как будто их накрывает этот белый потолок и как будто давит, давит и давит, стараясь заставить мои мысли бросить крылья и отрастить панцири. Я пытаюсь рыдать, но как, но зачем, для чего, мне не страшно, мне не плохо, мне просто никак. И ничего не может стать хуже, чем никак, лучше плохо, но никакого "нормально". Плохих эмоций хуже может быть лишь их полное отсутствие, как и с мыслями, как и с идеями, лучше пусть полный бред наполняет мою пустую черепную коробку и ломает ее четвертую стенку (ибо она держится пока хуже остальных), чем просто ничего. Просто ничего.
Обыденное перекати поле в пространстве моего разума. Совершенно ничего, тишь да гладь, можно представить себе теплый песок, жёлтый песок, желчный песок самой широкой из пустынь, когда-либо существовавших, такой, через которую не перейти, не проползти. Нет выхода, нет надежды, рассвета тоже не будет. Только ночь, пустующее небо, уже не дырявое, как скатерть, а сплошное гудроновое-гуталиновое месиво черного цвета, а вокруг меня бескрайняя пустыня моих идей. И только перекати-поле.
Зато здесь спокойно. Здесь нет ничего, и оттого покой обретает новые черты, то, о чем я многими временами мечтал, становится кошмаром; покой уже не как защита, не как возможность посидеть и отдохнуть, а как наказание. Как будто бы вместо возможности находиться в мягком и приятном кресле меня к нему насильно привязали, обмотали вокруг скотчем да посадили на цепь. Забавно, даже от покоя можно устать.
И да, может мне и хочется улететь в лучшие края, но хорошо лишь там, где нас нет, где нам не место, я пытаюсь в голове перебраться подальше, но тщетно; в голове не осталось ничего, я надеюсь на то, что хоть что-то сверкнёт в моей голове, появится хоть одна скудная да идея, но ничего не осталось, не растут овощи на выжженном огороде, головной мозг без подпитки и удобрений становится непохож сам на себя. Я пытаюсь говорить, но с уст не сходит ничего, я пытаюсь перевернуться на другой бок, но не могу; так и остаюсь с болью в глазах и гулом эха голоса разума в просторах пустой головы смотреть на точно такой же одинокий белый потолок.
Кое-где на нем виднеются уже трещины; это хорошо, это радует. Значит, скорлупка птенца уже достаточно развалилась, можно начать бить по ней клювом, быть может, там, по ту сторону есть жизнь, быть может мне стоит бить клювом о белые стенки, и тогда я выберусь на свободу; тогда-то я и смогу расправить крылышки. Да, скорлупа давит на меня, давит мне на плечи, но это — лишь стимул для того, чтобы я пробил её насквозь. Нужно только слегка подрасти, как физически, так и ментально, и всё — я уже почти там, там, где летали орлы и гнездились гарпии, я близко, пусть ожидают меня с криками, с песнями, с плясками в воздухе, пусть насочиняют баллад, ведь даже самый черный птенец заслуживает того, чтобы обратиться в белого лебедя, а ведь лебедям тоже стоит летать! Не всё же нам всем быть на плаву, на плаву жизни, не все же двигаться по течению, иногда надо и вспорхнуть, и почувствовать нутром воздух, холодный, свежий, по-настоящему, по-хорошему обжигающий лёгкие, дающий пощечину, окончательно вырывающий нас из цепких лап страшного хищника обыденной жизни.
Но эти слова не всегда горят в моей голове, не всегда я могу их в полной тишине услышать, часто меня покидают и другие мысли, более дорогие чем эти. Свобода, такая сладкая, такая манящая, приторная, я всё жду её и не дождусь, как у подъезда знакомую, надеюсь на лучшее, и иногда уже боюсь возможных последствий так сильно, что и колени дрожат, и хочется уже отменить встречу — но дороги назад уже нет, я забыл её, я шел и не ориентировался по звёздам, ибо небо было далеко не таким дырявым, как скатерть, то небо было гудронным, черным, как смерть, а воздух пах нефтью.