День выдался просто адский, они оба смертельно устали, и Пьер не удивился, не услышав в голосе Филиппа удивления.
- Сейчас?
- Да, сейчас. Мне надо что-то делать с этим треклятым Лабреном. А завтра утром я еду в Шантильи.
Филипп пожевал губы, вздохнул.
- Я попробую.
- Сделаете, и можете быть свободы. Только не забудьте вино.
Он дождался, пока явно повеселевший Филипп выскочит за дверь, и, откинувшись на спинку кресла, сцепил пальцы на затылке, устало прикрыв глаза локтями. Только "ужина Мариньяка" тебе сейчас и не доставало, подумал он. Ты, видно, вырыл себе недостаточно глубокую могилу, позовём-ка ещё парочку гробокопателей. Заткнитесь, комиссар, вяло посоветовал сам себе злостный коррупционер Пьер Ванель. Он слишком устал, чтобы прислушиваться к голосу разума, задушенно пищавшего на задворках сознания. Ты уже вступил в порочащую высокое звание революционного комиссара связь с арестантом, сфальсифицировал показания, наврал с три короба непосредственному начальству - только дерзкого ужина при свечах со своей новой пассией тебе ещё и не доставало. Что ж, Пьер был полон решимости восполнить сей досадный пробел. Более того - за счёт комиссариата. Уже за одно это по нему гильотина плачет.
"Ужин Мариньяка" назывался так по имени комиссара, учредившего практику, пользовавшуюся определённым успехом, когда надо было выбить из арестанта показания, а применять к нему методы допроса с пристрастием по какой-то причине было нежелательно. Тогда в подсобке одного из кабинетов накрывался в меру шикарный стол, зажигались ароматические свечи (иногда с примесью лёгкого наркотика, призванного окончательно расслабить арестанта). Комиссар, прежде бивший заключенного головой о стену камеры, делал вид, что оценил стойкость арестанта и приглашал его разделить скромную трапезу в знак перемирия. Поскольку арестанты были в основном из аристократии, наскоро принесённый из ближайшего трактира обед и правда мог показаться им скромным - если бы они не провели перед этим несколько кошмарных ночей в застенках комиссариата, в лучшем случае на хлебе и воде, а многие из них и на воле голодали, прячась по подвалам, как крысы. Принцип действовал почти безотказно - в сочетании с обильной пищей и дрянным, но крепким вином неожиданная доброта якобинцев, сперва настораживавшая сверх меры, быстро оказывала ожидаемое воздействие. Арестант размякал, и если не выкладывал всё, что от него хотели услышать, то легко раскалывался на следующем же после "ужина Мариньяка" допросе, обычно гораздо более суровом, чем все предыдущие. Пьер неоднократно использовал эту методику и не уставал нахваливать парня, которому пришла в голову эта простая, но гениальная мысль.
Сегодня он собирался прикрыться "ужином Мариньяка", чтобы провести с Анри пару часов. И чтобы заняться с ним любовью на мягком диване, подложив ему под живот бархатную подушку - так, как он, без сомнения, привык...
Нет, ты правда подумал это, да, Ванель? Заняться чем? Ох, плачет, плачет по тебе тётушка, рыдает горючими слезами, как обманутая Анн-Мари ля Вийон...
Пьер вздохнул, хрустнул суставами и снова склонился над бумагами, надеясь завершить дела до возвращения Филиппа.
Тот справился, как всегда, на "отлично". Ещё не было девяти, когда из подсобки затянуло ароматным дымком горячей телятины. Пьер вспомнил, что ничего не ел с самого утра, и подумал, что идея с "ужином Мариньяка" была не столь уж идиотской.
- Спасибо, Филипп, - сказал он. - Завтра я буду в Шантильи, так что вы мне не понадобитесь. Можете взять выходной. Вы заслужили.
- О, спасибо, гражданин комиссар, - ответил польщённый похвалой Филипп и, поклонившись, ушёл. Пьер дождался, пока его шаги стихнут. Потом - пока к кабинету не приползёт ведомый магическим ароматом пристав. Солдат заглянул в кабинет, глотая слюну, и тут же сделал вид, что просто обходил помещения. Пьер не рассердился - он этого и ждал, ему просто было лень искать охранника самому.
- Вы-то мне и нужны, - сказал он, не дав приставу времени ретироваться в коридор. - Приведите Лабрена. И без лишних грубостей, пристав!
- "Ужин Мариньяка"? - снова сглотнув слюну, спросил догадливый солдат.
- Выполнять! - гаркнул Пьер. Растрёпанная голова пристава исчезла. Пьер вздохнул, растерянно взъерошил волосы. Если и это безумство сойдёт ему с рук, пожалуй, впору будет поверить в милосердного бога роялистов.
Через несколько минут пристав втолкнул в кабинет Анри. Руки арестанта были связаны за спиной. Увидев это, Пьер рассвирепел.
- Я же сказал, без лишних грубостей! - прорычал он.
- Но... - замямлил пристав.
- Вон!!!
У парня должно хватить ума встать за дверью, подумал Пьер, когда солдат испарился. Нечасто, но всё же случались во время "ужинов Мариньяка" разные неприятные эксцессы, поэтому охрана всегда находилась неподалёку. Но это и к лучшему. Всё согласно протоколу. Их никто не будет тревожить. Впрочем, все и так уже ушли.
Анри выглядел плохо. Душегубка комиссариатской тюрьмы явно не пошла ему на пользу. Цвет его лица, и без того не очень здоровый, приобрёл неприятный сероватый оттенок, глаза ввалились, линии черепа чётко проступали на осунувшемся лице. Надо ли говорить, что Пьер всё равно его хотел. Уже. Сейчас. К чёрту нежности, подумал он вдруг яростно, к чёрту "ужин Мариньяка". Сперва я как следует вздрючу твою поганую дворянскую задницу. А потом уж поговорим, с чего это такому раздолбаю, как ты, вздумалось связать себя священными узами Гименея.
Я злюсь, подумал Пьер, медленно подходя к нему. Я зол. Ох, как же я дьявольски зол.
Анри молчал. Пьер встал ему за спину и тронул за связанные запястья. Пальцы Лабрена дрогнули, сжались в кулаки. Они оставались всё такими же крепкими.
- Я хочу тебя, - помолчав, вполголоса сказал Пьер. - Хочу прямо сейчас, стащить с тебя штаны и швырнуть на стол, и трахать, пока ты не станешь орать на весь комиссариат.
- Что, прямо на эти твои бумажки? - спросил Анри.
- Прямо на них.
- И не развяжешь?
- Ещё чего захотел.
- Я подозревал, что ты поклонник творений маркиза де Сада.
- Не знаю, кто это.
- Как жаль. Вы бы подружились.
Пьер скользил рукой по его ладоням, по запястьям, запустил пальцы под отворот рукава рубашки, легонько поглаживая внутреннюю сторону кистей. Это помогало - напряжение понемногу уходило из мускул Анри, он расслабился, дыхание стало глубже и ровнее. Пьер мог поспорить, что у него закрыты глаза и почти наверняка есть эрекция. Сам он уже был давно готов.
- Так чего ждёшь? - негромко спросил Лабрен.
- Успеется, - беспечно отозвался Пьер. - Сперва поедим. Спорю на бутылку "мерло", ты голоден, как сто бродячих собак.
- Как двести, - сдержанно сказал Анри. - И ты в полном соответствии с этим поэтичным сравнением будешь кормить меня с рук?
Пьер рассмеялся.
- Не в этот раз.
Ослабевшая верёвка упала на пол. Анри потянулся, широко взмахнул руками над головой, наклонился, постоял так с секунду, являя Пьеру обтянутый брюками зад, отчётливо проговорил: "И не думай даже", потом выпрямился, уперев руки в поясницу - Пьер услышал, как в позвонке у него что-то хрустнуло.
- Как же я устал, - вздохнул он. - Кто-то тут собирался меня кормить?
Зрелище накрытого в подсобке стола произвело на него примерно то же впечатление, какое обычно производило на арестантов, изголодавшихся по нормальной пище и человеческому обращению. Пьер, надо сказать, тоже был впечатлён. Уже давно стемнело, так что свечи были данью необходимости, а отнюдь не романтике, но Филипп почему-то вставил не обычные канцелярские свечи, а тонкие, витые, из дорогого розового воска. Они почти не чадили и приятно пахли.
"Выслуживается? Или... неужели понял?" - мелькнуло у Пьера, но сегодня он не собирался думать об этом.