Ну скажи что-нибудь, думал он. Скажи, что у тебя никогда не было такого секса, или что я лучший любовник Парижа, или что просто славно потрахались - скажи какую-нибудь пошлость, непристойность, то, что обычно говорят давно не траханные шлюхи - скажи, и тогда я смогу выйти за дверь и навсегда забыть о тебе. Скажи что-нибудь такое, что оправдает мои мысли о тебе, что сделает тебя всего лишь мелким манипулянтом, вздумавшим таким образом купить себе свободу. Скажи и облегчи душу нам обоим. Ну же!
Поняв, что не дождётся ничего подобного, Пьер медленно поднялся. Анри всё так же сидел, вцепившись обеими руками в край топчана и чуть наклонившись вперёд, и смотрел в пол. Интересно, ему не больно сидеть, подумал Пьер. Я вроде ничего ему там не травмировал, хотя, надо сказать, не особо следил за этим...
Он поднял с пола подсвечник, обернулся к Лабрену. Оба уже успокоились, по крайней мере внешне, но по-прежнему избегали друг на друга смотреть. Сейчас, когда источник света оказался повыше, Пьер вдруг заметил в волосах Анри клочок шерсти из своего пальто. Чёрт знает, как он туда попал...
Пьер подошёл к Лабрену, молча отряхнул с его головы эту лишнюю улику. Тот тут же нервно провёл пятернёй по волосам - сильными, гибкими пальцами с обломанными ногтями...
"Скажи!" - мысленно взмолился Пьер.
Анри молчал.
Так что говорить пришлось ему.
- Я подготовлю приказ о твоём освобождении, - сказал Пьер. - Завтра тебя отпустят.
Лабрен вздрогнул и вскинул на него взгляд - первый за весь этот безумный вечер.
- Пошёл вон, - внезапно прошипел он.
Пьер ждал чего угодно, но не этого.
- Ты не слышал? Я сказал, что освобожу тебя...
- Пошёл вон! - громче сказал Анри и вдруг встал. - Вон! Прочь, я сказал, сраный плебей! Убирайся с моих глаз!
Пьер отступил под его горящим ненавистью взглядом, онемев от недоумения. За дверью послышались торопливые шаги, потом стук.
- Гражданин комиссар, всё в порядке? - крикнул пристав. Прозвучало очень глухо, едва слышно, и Пьеру полагалось вздохнуть с облегчением - почти наверняка солдат не слышал их возни.
Только облегчения он по-прежнему не чувствовал. Физическое - возможно, но этого было недостаточно.
- Да! - взяв себя в руки, крикнул он. - Открывайте!
Загремели замки. В камеру вполз скупой свет тюремного коридора.
- Вы закончили? - спросил пристав.
Пьер бросил на каменное лицо Анри ещё один взгляд и кивнул.
- Закончил, - произнёс он и, развернувшись, неторопливо покинул изолятор.
Задерживаться в тюремном отделе он не стал - не было нужды, да и разговаривать с приставом Пьер сейчас был не в состоянии.
Комиссариат тем временем полностью опустел. Пьер торопливо поднялся в свой кабинет; его шаги отзывались в коридоре гулким эхом. Надо было убрать в кабинете, застирать плащ и, кроме того, успеть написать приказ об освобождении Лабрена, Анри де, дворянина двадцати пяти лет, задержанного по недоразумению во время облавы в притоне контрреволюционеров. Заняться этим следовало непременно сегодня, потому что завтра Пьер боялся передумать. А он знал, что не имеет права передумать.
Впервые в жизни он оказался перед угрозой совершения поступка, которой позже мог себе не простить.
* * *
Пьер провёл ночь в комнатке, смежной с кабинетом - это было что-то вроде подсобки, где можно было заночевать, если работа затягивалась допоздна. В подсобке стояло бюро, обеденный стол красного дерева и раскладной диван - всё из отдела конфискаций, отвечавшего за меблировку служебных помещений Конвента. Пьер иногда оставался здесь, и, кладя голову на мягкий бархатный валик дивана, с неизъяснимым удовольствием думал о том, что владельцы этой мебели мертвы, причём вполне может статься, что именно он подписывал приговор.
Но сегодня он подписал нечто совершенно обратное - то, что, говоря по правде, подписывать ему доводилось нечасто. Ещё во времена службы в полиции он усвоил, что невиновных не существует - и этот принцип не раз выводил его на настоящих преступников. Став комиссаром Конвента, Пьер Ванель быстро прослыл одной из тех ищеек, из рук которых не уходит никто - будь он роялист или истинный якобинец. Умница Филипп, прилежно ведший статистику, наверняка смог бы назвать поимённо тех, на чьё имя комиссар выписывал приказ об освобождении - благо их легко можно было пересчитать по пальцам одной руки.
Ночью восемнадцатого вадемьера Пьер вписал в этот список ещё одно имя: Лабрен, Анри де.
Тогда, при свете догорающих свечей, он посидел ещё какое-то время, обмахиваясь приказом - ждал, пока просохнут чернила, и обрывки имени этого человека мелькало перед его глазами: ...рен, Ла..., ...нри, де... Анри де Лабрен, мысленно повторял он, зная, что забыть это имя уже не сможет. Так что оставалось лишь повторять: Лабрен, Лабрен, проклятый роялистский щенок.
Когда чернила просохли, Пьер положил приказ поверх вороха бумаг и пошёл спать. Спал крепко, но беспокойно, и видел плохой сон, которого не запомнил - лишь вскинулся поутру с тяжело бьющимся сердцем и глухой тревогой, копошившейся в груди. Пьер бросил взгляд на часы: начало девятого. Из кабинета, за дверью, доносилось движение - чёрт побери этого Филиппа, с досадой подумал Пьер, вечно припрётся ни свет ни заря. Он встал, торопливо оделся, ещё раз - при свете дня - критично осмотрел брюки и пальто, которое вчера застирывал в потёмках; пальто успело высохнуть, следов вчерашнего преступления видно не было. Я думаю, как контр, подумал Пьер. Или как убийца, почуявший, что ищейка напала на его след.
Член ломило сладкой истомой, он стоял колом, требуя продолжения вчерашнего.
"Ох, чёрт, не сейчас", - усмехнулся про себя Пьер и вышел в кабинет.
Увидев у своего стола человека, перебиравшего бумаги, он хотел сказать: "Филипп, какого чёрта, я сам разберусь", но в следующий миг слова застыли у него на губах.
- Доброе утро, Ванель, - сказал Андрэ Монуар и взглянул на него. - Так я и думал, что вы здесь ночевали.
Пьер бросил молниеносный взгляд на бумагу, которую тот держал в руке, и тут же посмотрел Монуару в глаза. Не отводи взгляд, спокойно сказал он себе, только не отводи взгляд. Сейчас это единственное, что ты ещё можешь сделать.
- Ночевал, - подтвердил он. - Хотел разобрать текучку.
- И как успехи? - хмыкнул Монуар, окидывая заваленный бумагами стол выразительным взглядом. - Вижу, не особо?
- Теперь осталось разобрать бардак, - усмехнулся Пьер. - Чем обязан раннему визиту?
Монуар выдержал короткую паузу. Он знает, всё так же спокойно подумал Пьер. Не в его привычках вламываться в мой кабинет с утра пораньше, на то должна быть особая причина. И, кажется, я даже подозреваю, какая. Идиот... Ну конечно, только полный кретин мог подумать, что пристав в одиночке совершенно глухой. Всё он слышал, просто сообразил не требовать объяснений, а тихонько донести начальству. Смысла дёргаться не было - если догадка Пьера верна, теперь и ему, и Лабрену один путь - к тётушке, бок о бок, как и подобает тайным любовникам. Они жили недолго, но счастливо, и умерли в один день. Занавес, граждане и гражданки.
Но если Монуару и было что-то известно, сообщать об этом он явно не торопился. Пьер смотрел на него, чувствуя, как намертво впечатываются в память детали: нездоровый цвет кожи заядлого курильщика Монуара, редкие ресницы вокруг сонно моргающих совиных глаз, хлебные крошки, застрявшие в рыжих усах. Вы ездите на работу в служебном экипаже, гражданин Монуар, и правильно делаете, подумал Пьер. Там, на улицах, полно голодных людей, которые растерзали бы вас, если бы увидели эти крошки. Вернее, это думал не Пьер, не загнанный в ловушку преступник в нём, а опытный следователь, комиссар Конвента Ванель. И он рассудил, что Монуар завтракал сегодня так поспешно, что не успел привести себя в порядок. Стало быть, о неком срочном деле узнал ещё дома, может быть, из утренней почты. Пьер не мог знать наверняка, но чутьё подсказывало ему, что вряд ли вчерашний пристав стал бы писать анонимный донос на имя комиссара Монуара. Нет, он бы доложил лично, не упустив возможность выслужиться.