Кардель пришел раньше назначенного часа, но Винге уже его ждал. Ждал, но не заметил: стоял с закрытыми глазами и покачивался, погруженный в неведомые Карделю размышления.
Кардель тронул его за рукав.
Винге вздрогнул.
— О… Жан Мишель… я ждал вас не раньше, чем через четверть часа.
Кардель пожал плечами. Бриз с моря затих, выждал несколько секунд и переменил направление. Кардель принюхался.
— Чем это от вас пахнет, Эмиль?
— Как это — чем?
— Другой запах. Не ваш… — Кардель подумал немного и начал перечислять: — Хвоя, смола, горшечная глина… такой в городе нет.
— Позвольте принять ваши ольфакторические[9] наблюдения за комплимент. Дорога и в самом деле была неблизкой. Скоро выветрится.
— Оль… фак… как вы сказали? Впрочем, неважно. Долгонько вас не было. Уже июль.
— Позвольте мне не давать оценку эффективности конному сообщению, иначе мы просидим здесь до следующего июля. Что нового в Стокгольме?
— В Стокгольме? Ничего особенного. А вот Копенгаген… да вы наверняка слышали. Копенгаген сгорел. Пожар начался в гавани, и уже через двое суток… Тысяча домов, от королевского дворца остались одни головешки, в руинах поселились бродяги. А что у нас в Бергслагене?
— Сведения кое-какие есть, но достаточно двусмысленные. Хотя Сетона там нет.
— Что и следовало ожидать.
— Но, как сказано, кое-что. Я говорил с людьми, знавшими его ребенком.
— Ну да… мальчуган с розовыми щечками, охотно помогающий старикам и инвалидам вроде меня.
— Говорят, хочешь понять другого, пойми самого себя. У меня было много времени на перегонах. Чтобы поразмышлять, насколько мое собственное детство повлияло на то, кем я стал. И кем бы я мог стать, если бы все шло по-другому. А у вас не так, Жан Мишель?
Кардель обдумал ответ.
— Злобным уродом я стал не по причине несчастного детства. Собственная заслуга.
Винге жестом пригласил Карделя присесть на бревно, а сам пошел к группке матросов. Те уселись покурить на трапе. Шаткие сходни заметно покачивало волной, но они словно и не замечали. Великое дело — привычка.
Матросы по-шведски не понимали, перебрасывались словечками на неизвестном Винге языке. Тем не менее предмет разговора оказалось нетрудно объяснить жестами. В обмен на щепотку табаку они милостиво разрешили Винге зажечь щепку от огнива.
Он благодарно кивнул и вернулся. В последнее время Кардель все чаще видел Винге с трубкой. Раньше Эмиль не курил. Зато теперь не пьет — от перестановки слагаемых сумма пороков не меняется.
Осторожно держа между большим и указательным пальцами белую глиняную трубку, Винге присел на край бревна, но тут же встал.
Ветер продолжал свою игру: теперь он донес с Корабельного острова едкий запах кипящей смолы.
Эмиль явно чем-то взволнован: то встает, то садится, явно не находит себе места.
Уж не ошарашен ли он чересчур ранним появлением напарника?
В конце концов глубоко затянулся и устроился на бревне, провожая взглядом медленно исчезающие в нагретом воздухе призрачные восьмерки табачного дыма.
— У меня к вам вопрос, Жан Мишель. Мы почти никогда не возвращались к тому жуткому вечеру в анатомическом театре, помните? Сетон весьма охотно хвастался своими подвигами, но тогда у нас был единственный случай воочию убедиться в преступности его натуры. Собственно, не у нас, а у вас. Я хоть и заталкивал вас под лавку амфитеатра, но без большого успеха. Вы видели, что там происходит. Что?
— Что — что?
— Что вы видели?
— Да все я видел. — Кардель сплюнул. — И самого Сетона, и эту несчастную на столе.
— Вот-вот. Сетон. Как он выглядел?
— Как он мог выглядеть? Как всегда. Шрам на полрожи, выряжен, как павлин. Кружевное жабо и все такое.
— Я не о нарядах. Лицо. Выражение лица. Как по-вашему, он наслаждался зрелищем?
Кардель задумался и покачал головой:
— Больше изображал. Для студента. Мне-то показалось, напуган он до полусмерти. Так-то, конечно, трудно сказать, улыбается он или что. Из-за шрама не разберешь. Но что страшно ему было — точно. И вот что я вам скажу: я, когда с ним торговался насчет детей, сказал то же самое — дескать, видел, как ты от страха чуть не обоссался. И у него вид был такой, я бы сказал, виноватый… вот представьте: мальчонка ворует пряники из буфета, а тут его — цап за ухо.