Битва при Ла-Ротьер, обернувшаяся отступлением наполеоновской армии на ее собственной территории, вызвала бурный прилив оптимизма у союзников, которым уже казалось, что победа совсем рядом. Русские офицеры начали назначать «встречи в Париже, в ПалеРояле, в следующее воскресенье»{160}; еще более откровенный Блюхер заявил своему окружению, что не позднее 20 февраля будет ужинать вместе с ними «в компании мамзелей»{161} в Пале-Рояле; царь, рассуждавший более добродетельно, сказал генералу Ренье, освобожденному в результате обмена пленными: «Блюхер будет в Париже раньше, чем Вы»{162}.
Во Франции поражение вызвало панические настроения, охватившие и самую верхушку. Мария-Луиза, до крайности обеспокоенная, приказала молиться о сохранении Парижа, вызвав тем самым гнев Наполеона. В письме к Камбасересу император негодовал: «Зачем так терять голову? Зачем эти Miserere и сорокачасовые молитвы в часовне? В Париже что, с ума сошли?»{163} А в другом письме, адресованном Жозефу, он приказал: «Прекратите эти сорокачасовые молитвы, эти Miserere; от подобного обезьянничанья мы все начнем бояться смерти. Уже давно сказано, что священники и врачи делают смерть болезненной»{164}. На следующий день после победы при Ла-Ротьер союзники вновь заняли Бриен, город и замок, чтобы посовещаться и решить, какую стратегию избрать. Но никто не знал, где Блюхер. Среди тех, кто искал его в полуразрушенном замке, был Михайловский-Данилевский. Он оставил живописное и захватывающее описание замка и ситуации в целом:
«Бриенский замок… предан был на разграбление. Открыли заваленный погреб, в котором лежало несколько тысяч бутылок вина и множество ящиков шампанского. Это обстоятельство, разгорячившее еще больше победителей, послужило к довершению погибели злополучного замка. Между прочим мы нашли отборнейшую библиотеку и кабинет по части естественной истории, на потолке которого повешен был крокодил. Кому-то пришла странная мысль перерубить веревки, на которых он был прикреплен, и огромный африканский зверь с ужасным треском обрушился на шкафы и комоды, в которых за стеклом сохранялись раковины, ископаемые и разные животные. Хохот, сопровождавший сие падение, сокрушившее собою собрание редкостей, требовавшее многих лет и больших издержек, был истинно каннибальский, но явления сего рода неразлучны с войной. Так как было очень холодно, то начали топить камины книгами и даже рукописями из прекрасной Бриенской библиотеки, а я, видя ее разрушение, не сочел грехом взять почти из пламени два сочинения: одно — “Dictionnaire d’histoire universelle”, а другое — “Dictionnaire d’histoire naturelle”, и выходя, чтобы отдать их находившемуся при мне казаку, я встретил в длинной галерее замка фельдмаршала Блюхера, который был так пьян, что едва мог ходить»{165}.
Отыскавшийся Блюхер протрезвел и смог принять участие в военном совете 2 февраля, на котором принимались судьбоносные решения. В частности, было решено, что поскольку две армии, находящиеся в одном месте, прокормить сложно — снабжение становилось все более затруднительным и, несмотря на насильственные реквизиции, еды солдатам начинало недоставать — они вновь разделятся и будут наступать на Париж по двум разным дорогам, согласно первоначальному плану. Богемская армия должна была достигнуть Труа, а затем двигаться по обоим берегам Сены, а Силезская, получив в окрестностях Шалона прибывшие с берегов Рейна подкрепления — корпуса Йорка, Клейста и Капцевича, — должна была следовать вдоль Марны{166}. Теперь союзники были убеждены, что кампания скоро закончится. 7 февраля Александр I и Блюхер начали обсуждать, как будет организовано размещение войск в Париже{167}.
Этот оптимизм представлял собой разительный контраст с глубокой тревогой и апатией, в которую погрузилось французское общество после начала вторжения.
Некоторые города, например, Доль или Шалон, попытались сопротивляться захватчикам, но другие, более многочисленные, сдались без боя или почти без боя: такое решение приняли Эпиналь, Макон, Реймс, Нанси, Шомон, Лангр и Дижон. Казалось, что французское общество, впечатленное быстротой вторжения, потрясенное поражениями французской армии, не способно как-либо отреагировать и тем более начать защищаться, тем более что во многих городах муниципальные власти вместо того, чтобы служить примером, сами бежали перед наступлением врага. Коленкур, ездивший по провинции, был свидетелем этой всеобщей сдачи позиций и привел несколько примеров императору: