Подошел Касриел в расстегнутом лапсердаке:
— Ну что, реб Мойше, возьмете?
— Возьму, возьму! — проворчал реб Мойше с видом богача. — Давай сюда часы!
— Вот так! — Обрадованный Касриел отдал ему часы. — Несколько марок заработаете, не прогадаете!
Постепенно в полутемном вагоне становилось все тише. Женщины с детьми улеглись на полки и уснули. Внезапно стемнело, светильники погасли.
Реб Мойше поворочался на полке, вытянулся во весь рост, и, прежде чем Мордхе успел оглянуться, он уже сладко сопел в бороду, так что от его дыхания колыхались волоски. Мордхе не спалось. Он глядел в мутное окно и ничего не видел, но, когда присмотрелся повнимательнее, различил белые от снега голые поля. Он заметил, как кондуктор вошел в вагон, подмигнул кому-то сидящему на полке и снова вышел. Вскоре с полки встала напудренная девушка, проверила, спит ли мать, и выскользнула, словно тень.
Раскаленная железная печка бросала красный отсвет на пол и на компанию спекулянтов, которая выглядела словно медная скульптура. Контрабандисты во главе с Касриелом сидели на ящиках с углем, подбрасывали уголь в печь и грелись. Касриел рассказал им, как Мойте Лидз отказался от нескольких марок, и пожилой жулик, хасид, заметил:
— Еврейская душа — потемки!
— О чем вы? — вмешался второй. — Мойше начитанный человек, его отец реб Шлоймо, да будет благословенна его память, был настоящим хасидом — из старых коцких, да и сам он хоть и не великий праведник, но за еврея пойдет и в огонь, и в воду.
При слове «коцк» Мордхе придвинулся к ним и прислушался.
— Славные евреи, старые коцкие хасиды, — послышался голос из-за печки. — Умные люди, таких становится все меньше!
— Рассказывают, что сам реб Менделе, — пожилой хасид сунул руки между коленями и придвинулся к огню, — в субботу до наступления темноты бродил по двору; маленький, серый, с густыми бровями, засунув толстые пальцы за пояс, и поднимал такой шум, что хасиды пугались до полусмерти. И как вы думаете, что он кричал? «Я всегда надеялся набрать миньян[48] из юношей и ходить с ними по лесам, по лесам! А сейчас вокруг меня быки! Я надеялся стать целителем людей, а вы, животные, сделали из меня коновала!»
Мордхе сидел, с изумлением вслушиваясь в каждое его слово, и наблюдал, как светлеют лица спекулянтов, как с них исчезают повседневные заботы. Ему не верилось, что минуту назад эти люди были готовы вцепиться друг другу в глотку. Мордхе почувствовал к ним симпатию, вспомнил о воскресшем сказании Норвида, и легенда Коцка пробудилась в нем самом.
Поезд полз, нагоняя дрему на пассажиров. Хасиды придвигались все ближе к печке, облокачиваясь друг на друга в ленивой темноте. Молчаливые бородатые лица под тяжелыми зимними шапками бросали тени на стены, на лицах плясали блики от открывавшейся дверцы печи.
Напудренная девушка тихо пробралась за печкой и с кряхтеньем уселась на полку.
С улицы донесся глухой голос:
— Станция Богумин!
Глава вторая
На границе
В вагоне поднялась суета, полусонные пассажиры поднимались с полок, в спешке собирали вещи, искали в карманах документы и толкались у дверей.
— Юшка, вставай! — потряс Мордхе своего спавшего спутника.
Иосиф Вержбицкий вздрогнул, открыл большие голубые глаза и потянулся, перегородив своим телом дорогу суетившимся контрабандистам.
— Что он так развалился, этот гой?
— Пропустите!
Вержбицкий что-то промямлил, извинился, разминая затекшие конечности, и шепнул Мордхе:
— Не забудь сказать, Алтер, что мы едем покупать лес под Краковом.
— Я купец, — улыбнулся Мордхе. — А ты?
— Я? А я еду как специалист.
— Хорошо..
Вошел пограничник, увидел иностранные паспорта и, быстро глянув на приезжих, вежливо забрал документы, чтобы поставить печати.
Мордхе с Вержбицким переглянулись, довольные, что все идет так гладко. С чемоданами в руках они, ожидая паспортов, остановили проходящего мимо кондуктора:
— Когда поезд на Краков?
— Без пяти восемь.
— Нам еще час ждать, — сказал Вержбицкий с таким выражением лица, будто он куда-то опоздал.
— Юшка, — Мордхе взял его за руку, — уже сегодня мы будем в Кракове.
Пограничник, забравший паспорта, подошел и жестом попросил их следовать за ним. Перемигнувшись, они договорились, что Мордхе будет говорить за Вержбицкого, который не знал немецкого. Пограничник открыл дверь вагона: