Февраль 1956 года. Архив КГБ СССР.
Комната для чтения документов
– Ганецкий… – говорит Никифоров задумчиво. – Я правильно помню, что он расстрелян в 37-м?
– Да, – подтверждает капитан. – Он и жена – в 1937-м. Сына расстреляли в 38-м. Все реабилитированы посмертно два года назад. Дочь реабилитирована три недели назад, в настоящий момент едет в Москву.
– Надеюсь, это не связано?.. – Сергей Александрович неопределенно взмахивает рукой.
– Никак. Просто дело наконец-то попало в комиссию по реабилитации. 18 лет лагерей. Первоначальный приговор – десять.
– Живучая барышня…
– По-видимому.
– Странная судьба для приближенной особы… Ганецкий далеко не прост: замнаркома финансов, управляющий Народным банком, полпред…
– Простите, Сергей Александрович, не вижу ничего странного…
– И в реабилитации не видишь ничего странного, капитан?
Капитан поднимает взгляд на Никифорова.
– Не вижу, – отвечает он твердо. – Органы ошиблись – органы ошибку исправили. Страна была и остается в кольце внешних врагов. Ошибки неизбежны, но они исправляются.
– Это правильно, – говорит Никифоров, не отводя глаз. – Главное – они исправляются.
Он кладет папку на стол и тянется за куревом.
– Ладно, вернемся к Терещенко. Как я понимаю, информацию о Ганецком он получил от французской разведки?
– Сложно сказать, – капитан пожимает плечами. – Ротшильды могли сотрудничать с любой из разведок Альянса. Так как документы, полученные Терещенко, к нам в руки не попали, судить об их происхождении я не могу. Он был вхож ко всем послам еще до того, как стал министром иностранных дел, а после того, как вошел в триумвират, то общался с ними каждый день – уже по долгу службы…
– Как случилось, что Ганецкий не попал к ним в руки? Случайность?
– Не думаю.
Капитан выбирает из лежащих на столе папок нужную.
– Фюрстенберг должен был приехать в Петроград в июле 1917 года, во время восстания большевиков. Терещенко вместе с Церетели только вернулся из Киева, после подписания договора с Украинской Центральной Радой. Если бы дела не заставили его уехать в начале месяца, то обстоятельства могли сложиться иначе – на время он упустил из рук нити управления дознанием. Одним из доверенных лиц во Временном правительстве, получившим доступ к материалам расследования, был министр юстиции Переверзев.
Июнь 1917 год. Киев
После Питера и Москвы Киев кажется сосредоточием спокойствия и тишины. На бульварах митинги под красными знаменами, но рядом присутствуют и желто-голубые стяги. Все проходит тихо, мирно, и ленивые киевские городовые, разомлев от внезапной июньской жары, прячутся в густую тень цветущих лип и уже оттуда наблюдают за тем, как толпа разнообразно одетых людей стекается к зданию Педагогического музея.
Июнь 1917 года. Киев. Особняк семьи Ханенко
Богдан Ханенко собирается выйти из дома. Он одет торжественно, несмотря на жаркую погоду – от туфель до бабочки он образец вкуса и элегантности.
Рядом с ним Варвара Ханенко. Она в домашнем, помогает мужу, смахивая с рукава его сюртука невидимые пылинки.
– Ты уверен, что тебе стоит идти на это собрание, дорогой? Врачи еще не советуют длительных прогулок…
В ее голосе озабоченность.
– Конечно же уверен, Варя. Я ненадолго. Большой день сегодня, большой день…
Он целует жену в лоб и нежно обнимает. Они вдвоем, стесняться некого, можно быть самими собой.
– Кто бы мог подумать, Варенька, что независимость поддержит столько приличных интеллигентных людей? Для меня это полная неожиданность…
– Это для всех неожиданность, – с иронией говорит Варвара. – Для меня, кстати, неожиданность то, что ты, от которого я за всю жизнь не слышала и ста слов на украинском, так увлечен идеей отделения.
– Не отделения, дорогая моя, не отделения… речь идет о широкой автономии в рамках союза с Россией. На первом этапе и это достаточно смело! Но как первый шаг – вполне!
– Я не разделяю твоего оптимизма!
– Ну почему? – он обиделся, как ребенок, сморщил лоб. – Откуда у тебя такое пренебрежительное отношение к украинской идее?
– Да Боже сохрани, – отмахнулась от мужа Варвара. – Нет никакого пренебрежения, только недоверие к твоему чрезмерному восхищению этими революционерами! Ты же знаешь, я не сторонница революций! И я не уверена, что все твои романтики и мечтатели – не та самая пена, которая поднялась после революции 1905 года. Насмотрелась я тогда, уволь, дружок! Больше желанием не горю.