Он задыхается от злости и переводит дыхание.
– Твари! Натурально – твари! Когда мы будем на месте?
Савельев бросает взгляд на станционные часы.
– Не ранее двух пополудни, Владимир Ильич.
– Идиоты! – шипит Ильич. – Будьте вы прокляты! Ведь опять обосрёмся!
Бонч-Бруевич и Савельев переглядываются.
Колокол на станции звонит три раза.
– Пассажиры! – кричит станционный смотритель. – Займите свои места в вагонах!
Ленин хватает со стола пачку газет, фыркает, как обозленный кот, и идет к вагону, лысый, низкорослый, в кургузом, плохо пошитом пиджаке, который топорщится на заднице, и в стоптанных ботинках. Кепку он сжимает в руке.
За ним семенит Мария Ильинична.
17 июля 1917 года. Петроград. Таврический дворец. Утро
В вестибюль входят пятеро вооруженных матросов. За их спинами колышется толпа, окружившая дворец. Часовой делает шаг в их сторону, но отлетает от удара приклада.
– Не лезь, братуха! – говорит один из вошедших. – Живее будешь!
Часовой и не пытается взять винтовку. Лежит на полу, наблюдая за матросами.
– Где, блядь, Переверзев? – говорит один из них, в бескозырке, с рябым круглым лицом. – Где эта сука?
– Не знаю… – хрипит часовой.
Матросы идут по коридору дворца.
В руках винтовки и револьверы, лица красные, нетрезвые.
Встреченные ими люди бросаются наутек, некоторых они пинают, других бьют прикладами.
– Где Переверзев? – кричит рябой и стреляет из нагана в потолок. – Я сейчас буду расстреливать каждого третьего! Где министр? Где эта сука кадетская?
Матросы входят в зал. Невысокий человек в черном цивильном костюме, с пышной копной волос и бородкой клинышком, бросается наутек, но один из матросов палит у него над головой и тот в страхе замирает. Его сбивают с ног и несколькими ударами разбивают в кровь лицо, после чего вздергивают за лацканы.
– Ты, сука, Переверзев? – спрашивает рябой, приблизив лицо вплотную к лицу жертвы. – А?
– Нет, нет, нет… – лепечет невысокий. – Я – Чернов.
– Ты кто такой, Чернов? – рычит рябой. – Ты кто, сука, такой? Чего врешь? Ты, блядь, не Чернов, ты и есть Переверзев! Тварь кадетская!
– Я Чернов, министр земледелия! Я не кадет! – кричит человек, когда ему в лицо утыкается ствол револьвера. – Я социалист!
– Да, какая, нахер, разница, Переверзев! Щас мы тебя уконтропупим, контра! За наших братьев!
– Я – Чернов! Чернов! Я не министр юстиции! Я земельную реформу провожу!
– Погоди, Петрович! – обращается к рябому пожилой матрос. – Может, он и вправду не та сука… А? Зовут тебя как, штафирка?
– Я – Виктор Михайлович!
– Слушай меня, Витек! – говорит рябой. – Слушай меня и, блядь, говори, как есть! Где Переверзев?
– Я не знаю… Его тут не было… Министры-кадеты в отставку ушли, они теперь не в правительстве…
– А ты, сука? В правительстве? – спрашивает рябой. – Чем вы, сука, вообще занимаетесь в этом, блядь, правительстве? Ленин, бля, правильно сказал – гнать вас надо! К стенке блядей и расстрелять всех нах…й! Вся власть, сука, Советам, и нее…т!
Чернов не просто испуган. Он понимает, что смотрит в лицо смерти. Ствол нагана пляшет перед лицом министра, и оттуда несет кислой гарью выстрела.
– Да погоди ты, Петрович… – снова лезет поперек пожилой. – Дай человека спросить! Ты что за землю сказал, болезный? Да не бойсь! Не станет он тебя тут стрелять! Он тебя к народу выведет!
– Я… я… Реформа… Землю – народу… – выдавливает из себя Чернов.
– Во! Молодец! – радуется пожилой. – А ты, Петрович, его стрелять! Он о народе думает! А ну! Пошли, социалист. Расскажешь братве про землю…
– А где Переверзев? – снова спрашивает рябой. – Его ж, суку, пристрелить надо! Законник х…ев!
Но Чернова уже вырвали из его рук товарищи и поволокли.
На ступенях дворца Чернова роняют. Он, еще пять минут назад такой импозантный, выглядит жалко – с разбитым лицом, в разорванном костюме и в одном башмаке – второй слетел с ноги по дороге.
При виде возможной жертвы толпа восторженно ревет.
Чернов буквально повисает на руках матросов – бессильный и испуганный, парализованный ревом проснувшегося зверя.
Гудя сигналом, к лестнице пробивается длинный автомобиль.
С заднего сиденья встает Троцкий, выражение лица у него усталое, но при этом двигается Лев Давидович быстро, словно наэлектризованный.
Завидя Чернова, Троцкий выскакивает из автомобиля, не дожидаясь остановки, и, прорезав несколько рядов людей, стоящих между ним и лестницей, оказывается на ступенях. Несколько шагов – и толпа его видит: Троцкий поднимает руку, вскидывает подбородок с бородкой клинышком.