Все уже на втором этаже, перед ними балкон, внизу бурлит толпа, более чем наполовину состоящая из кронштадтских матросов.
Ленин и Троцкий отходят в сторону.
– Что ты от меня хочешь? – спрашивает Ленин резко. – Будешь морали читать? Рассказывать, как и что мне делать?
– Просто посоветую, – отвечает Троцкий. – Тебя не было в Питере, когда заварилась вся эта каша, поэтому удели мне чуток своего времени. Я не претендую на роль вождя! Ты тут главный! Услышал, Володя?
Ленин кивает.
– Доволен?
– Я не доволен тем, что опаздываю на революцию, – ухмыляется Ленин. – Говори, Лев Давидович, я весь во внимании…
– Вот и ладненько, – кивает Троцкий. – Значит, так… Сейчас ты будешь выступать. Без твоих слов они никуда не пойдут, они вообще никуда не хотят идти, кроме как девок щупать и склады грабить, а нам надо, чтобы они пошли бить министров. Постарайся обойтись без прямых призывов к кровопролитию. Упирай на Советы, на их распоряжения, говори о чем хочешь, но только обиняками. Как тебя поймут те, кто на улице – их проблема, как поймут, так и поймут! Наша проблема – не повиснуть в петле, если все это провалится. Что будет с этим стадом – плевать, новое найдем.
– А оно может провалиться?
– Естественно. Мы не возглавляем процесс, мы им пользуемся. На улицах сотни тысяч вооруженных людей, в голове у них каша из эсеровских, кадетских и черносотенных лозунгов. А у некоторых вообще нет лозунгов – они пришли сюда грабить. Они голодные, злые, умеющие убивать… Как прикажешь этим управлять? Мы помогли расшатать ситуацию. Если временщиков сметут – хорошо, мы легко припишем это себе и возглавим переворот. А не сметут – мы тут ни при чем! Осторожность, Володя, и еще раз осторожность!
– Большевики должны возглавить восстание, – говорит Ленин, подумав несколько секунд. – Тут ты прав. Но это должно быть удачное восстание. Это поднимет наш авторитет. И для того чтобы свергнуть этого болтливого говнюка Керенского, нам нужна кровь.
– Я понимаю, – серьезно отвечает Троцкий. – Кровь будет, это я тебе гарантирую, этим уже занимаются. Но хочу напомнить, что стаду нужен пастух, а не труп вождя. Поэтому – осторожность, осторожность и еще раз осторожность. Наше оружие – провокации, а не прямое выступление против власти. Свердлов и Луначарский у тебя на разогреве. Публика ждет.
Ленин качает головой.
– Если мы проиграем, то нас порвут на тряпки. Никто не поверит, что это не наше дерьмо.
– Значит, судьба у нас такая. – говорит Троцкий. – Уедем и начнем все заново. Что нам, впервой, что ли, Володенька? Давай, жги глаголом, орудия народного гнева ждут приказа! Как там верно сказано, нет лучшей смазки для колес революции, чем кровь патриотов!
17 июля 1917 года. Угол Литейного проспекта и Пантелеймоновской улицы. День
На чердаке дома оборудовано пулеметное гнездо. Отсюда прекрасно просматривается Литейный и перекресток.
Офицер в чине полковника крутит ручку телефона.
Ствол пулемета «максим» смотрит из чердачного окна на улицу – внизу люди, тысячи людей.
– Так дайте хоть какой-нибудь приказ! – кричит офицер в раструб микрофона. – В городе сотни тысяч на улицах! Они же нас просто затопчут!
В наушнике неразборчиво квакает чей-то голос.
– Я не буду брать на себя ответственность!
Голос в наушнике квакает громче.
– Я понял, – говорит офицер. – Слушаюсь.
Он вешает наушник и микрофон на аппарат, снимает фуражку и платком вытирает взмокший лоб.
Губы его шевелятся.
– Прости меня, Господи… Я не буду стрелять.
Глаз его взрывается кровавым фонтаном, и он падает лицом в пол.
За ним стоят двое с револьверами. Обычные серые лица, полупальто, кепки.
Еще выстрел, еще…
Пули пробивают грудь прапорщика-пулеметчика. Убийцы оттаскивают его за ноги, он хрипит, и один из стрелявших добивает его выстрелом в голову.
Убийцы переглядываются и занимают позиции для стрельбы. Грамотно, споро проверяют лентопротяжку, коробку с лентой. Клацает поднятая прицельная рамка. Один из стрелков выставляет на ней дистанцию для ведения огня.
Пулемет в чердачном окне опускает короткий хобот ствола на матросов с винтовками, копошащихся внизу, и начинает строчить. На срезе ствола пульсирует пламя. Очереди хлещут по людям, падают убитые, кричат раненые. Толпа бежит, затаптывая упавших. Матросы беспорядочно палят во все стороны.
17 июля 1917 года. Петроград. Особняк балерины Кшесинской
Ленин выходит на балкон. Кепка в руке, тот же кургузый и мятый костюм-тройка, на груди приколотый Марией Ильиничной красный бант – знак революции.