– У меня информация…
– Какая информация? О чем? От кого? От Львова? Та чушь, что ты мне показывал?
– Корнилов задумал заговор… Он хотел… Он хотел стать диктатором, Борис! Неужели ты не видишь, что он манипулировал мной и тобой? Он хотел войти в город и арестовать Совет, Временное правительство…
– Ты бредишь, Саша? Лавр Георгиевич – один из порядочнейших людей, которых я знал! Он – человек чести, боевой генерал. Какой заговор? Ты же просил его ввести войска, чтобы не дать большевикам поднять голову, а теперь большевики тебя не волнуют? Что же ты делаешь? Перед лицом опасности ты готов арестовать единственного человека, который может противостоять и внешнему, и внутреннему врагу! Так кто ты после этого, Керенский? Ты посылаешь Алексеева арестовать Корнилова! Ты за моей спиной отдаешь приказ арестовать Маркова и Деникина! И все это ты организовал моими руками! Руками человека, которому Корнилов доверял…
– Я – политик, Борис Викторович! – говорит Керенский подняв глаза на Савинкова. Он внезапно обретает спокойствие. – Политик. Я не мыслю вашими категориями: порядочность – непорядочность. Я сделал то, что посчитал нужным для страны. Корнилов задушил бы ростки демократии. Он – солдафон, крестьянин, как бы не корчил из себя интеллигента. Демократия ему, как быку – красное. Большевиков он бы съел на завтрак, а нас на обед. Вы бы хотели реставрации? Вы бы хотели новой каторги для ваших товарищей по партии? Новых репрессий и ссылок? Или соскучились по эмиграции? А, Борис Викторович? Россия будет следовать идеалам либерализма, сколько б генералов мне не пришлось посадить за решетку! Я сохраню завоевания Февраля! Отпустите меня, Савинков!
В комнату вбегают офицеры охраны, но Керенский останавливает их властным движением руки. Вместе с офицерами в кабинет заходит Терещенко. Он с недоумением смотрит на мизансцену – полулежащего в кресле Керенского и Бориса Викторовича, держащего министра-председателя за грудки.
Савинков с видимой неохотой отпускает Керенского и отходит на полшага. Кулаки его то сжимаются, то разжимаются.
– Ваше прошение об отставке будет подписано немедленно, – говорит Керенский, оправляя френч. – Времена, когда эсеры все решали бомбами и стрельбой, прошли. Вы отстали от жизни, товарищ военного министра.
Он встает, опираясь на край стола, сдвигает на место разбросанные стопки документов.
– Вы, Борис Викторович, можете считать себя свободным с этой минуты.
Савинков идет к выходу, задерживается возле Терещенко.
– Так ты с ним, Миша? – спрашивает он, кивнув головой в сторону Керенского. – Ждешь, когда он тебя использует да выбросит? Говорят, ты генерала Алексеева до вагона проводил? Революционеры, мать бы вашу… Руки не подам!
Керенский спокойно смотрит вслед Савинкову.
– Ну, вот, Михаил Иванович, – говорит Александр Федорович, обращаясь к Терещенко. – Нас все меньше и меньше… А столько еще предстоит сделать для России…
12 сентября 1917 года. Зимний дворец
По коридору идет генерал Крымов – он взволнован и бледен. Лицо одутловатое от бессонницы, глаза красные, но мундир в безупречном порядке, кончики усов подкручены.
Генерал входит в приемную министра-председателя Керенского.
– Мне нужно видеть Александра Федоровича…
Референт встает.
– Простите, Александр Михайлович, вам не назначено. Я вынужден предварительно спросить…
Генерал ждет. На лбу выступила испарина, и он вытирает ее платком. Рука подрагивает.
Референт выходит из кабинета.
– Заходите, Александр Михайлович. Товарищ военный министр вас ждет.
Лицо у Керенского каменное, с застывшей на нем неприязнью.
– Чем обязан, генерал?
– Александр Федорович, – говорит Крымов. – Товарищ военный министр… Я понимаю, что слова мои особого веса иметь не будут. Вы убеждены, что я участвовал в заговоре против вас…
– Против меня? – переспрашивает Керенский, приподнимая бровь. – Вы, генерал, участвовали в заговоре против России. Против Временного правительства. Против будущего нашего Отечества.
– Заговора не было, Александр Федорович. Никто против вас не умышлял. Ни я, ни главковерх Корнилов не имели намерений захватить власть. Это так. Даю слово офицера.
– Ах, вот даже как… – Керенский встает и, повернувшись к Крымову спиной, идет к окну. – Слово офицера… Значит, вы ехали в Петроград с другой целью. Можно ли полюбопытствовать, с какой?
– Лавр Георгиевич поставил передо мной цель защищать Временное правительство и пресечь попытки большевистского переворота любыми средствами.