Гучков с Терещенко стоят рядом.
– Что, Миша? – говорит Гучков тихонько, так, чтобы его слышал только Терещенко. – У господина Керенского кишка оказалась тонка? Не приехал на похороны убиенного им генерала? Сука он последняя… Так можешь и передать.
Савинков слегка поворачивает голову, показывая, что реплику слышал.
– Я передам при случае…
– Буду признателен, – отзывается Гучков. – Если Корнилов до него доберется – висеть Александру Федоровичу на высоком суку…
– Боюсь, что этот прогноз неточный, – отзывается Терещенко. – Генерал Корнилов арестован и препровожден в Петропавловскую крепость.
Генерал Верховцев заканчивает поминальную речь. Начинается прощание.
Люди один за другим проходят мимо гроба.
Когда очередь доходит до Терещенко, он, прощаясь с покойным, аккуратно кладет в гроб свою перчатку из тонкой кожи.
Гроб опускают в могилу с раскисшими краями.
Юнкера палят в воздух, отдавая должное усопшему.
Гучков и Терещенко идут от свежей могилы к выходу по одной из кладбищенских аллей.
– Мне кажется, что ты вляпался, Миша. Мне кажется, что все вы вляпались. Керенский – банальный узурпатор… А вы все – клоуны при нем… Ты, Борис, Некрасов…
– Давай оставим этот разговор на потом!
В голосе Терещенко раздражение.
– Давай, – неожиданно легко соглашается Гучков. – Если оно будет – твое «потом»!
Могильщики, матерясь и оскальзываясь на размокшей от дождя земле, закидывают могилу.
– И не говори, что я тебя не предупреждал, – добавляет Гучков, поворачиваясь к Терещенко спиной.
Стокгольм. Гостиница «Империал». 28 сентября 1917 года
Идет мелкий дождь. К подъезду гостиницы подруливает автомобиль. Из него выходит Терещенко, швейцар в ливрее раскрывает над ним зонт.
Михаил Иванович быстро проходит в вестибюль.
Навстречу ему шагает мужчина средних лет, прекрасно одетый, выправкой похожий на военного.
– Месье Терещенко? Здравствуйте. Позвольте вас проводить… Месье Ротшильд ждет вас в своем номере.
Вслед за секретарем Михаил Иванович шагает в лифт.
Президентский номер отеля «Империал». Тот же день
Терещенко и Ротшильд сидят в глубоких кожаных креслах перед невысоким столиком. На нем коробка с сигарами, бутылка коньяку и бокалы.
Двое лакеев быстро, но без суеты, убирают оставшуюся после обеда посуду. Когда за ними закрывается дверь, Ротшильд говорит:
– Ну а теперь самое время поговорить…
– Я для этого и приехал, друг мой.
– Мишель, – начинает Ротшильд, раскуривая сигару. – В том, что я скажу, не будет ничего личного. Я, как и прежде, испытываю к тебе уважение и симпатию, но говорю не от себя… Скажем, от имени нескольких персон, оказывающих влияние политику в Европе…
– Ты так меня готовишь…
– Да, Мишель. Ты должен быть готов услышать, что мы утратили доверие к России как союзнику. Это прискорбный факт, но доверия больше нет.
– Вот даже как? Мы нарушили свои обязательства?
– Нет. Но вы перестаете существовать как субъект, способный обязательства исполнять, – произносит Ротшильд медленно и раздельно. – Вы перестаете существовать как государство. Армия разваливается на глазах. Власть превратилась в фикцию. В России теперь все решают солдатские комитеты, не так ли, Мишель? Советы, состоящие из солдат, матросов и пролетариев, определяют политику, экономику, военную доктрину?
– Это не так! У нас есть Директория… Это то же правительство…
– Это так, – резко обрывает Терещенко Ротшильд. – Вы ничем не управляете. Вы не контролируете армию. Вы не контролируете свою территорию. Вы даже столицу контролируете условно. У вас не двоевластие, не анархия – это разложение, Мишель. Керенский объявил Россию республикой, но сделал это слишком поздно. В апреле народ носил бы его на руках, а сегодня… Сегодня он кажется всем лицедеем, пытающимся спасти бездарно сыгранный спектакль. Республика – не охлократия, если ты помнишь. Республика – форма правления, а не способ скрыть импотенцию власти.
– Мы готовим Учредительное собрание…
– Мишель, я твой старый друг, я хочу тебе и твоей семье только добра. Веришь?
– Да.
– Я также хочу добра твоей стране. Я хочу, чтобы Россия выжила в этой схватке. Не потому, что я ее люблю: не буду обманывать – она мне безразлична. Но ее крушение – это катастрофа для всего мира. Когда вместо мощной империи твоим соседом оказывается огромная территория, на которой нет ни закона, ни страха перед наказанием за дурные поступки – это кошмар, от которого хочется поскорее пробудиться… Все, что вы делаете, обречено на провал. Вас ждет распад на части, кровь, разруха, а потом… Потом, если вам повезет, найдется кто-то, кто железной рукой соберет все под один флаг. Ты видишь тут место для либеральных идей? Я – нет. Учредительное собрание – мираж, который Керенский придумал вместо цели. Слишком поздно. Тебе надо было послушать Мориса. Он видел ситуацию как никто другой…