– Ты не веришь, что мы удержим власть?
– Ни на минуту. Нельзя удержать то, чего нет. Вы на пороге катастрофы, Мишель. Войска бегут. Немцы становятся на оставленные вашими армиями позиции без единого выстрела. Вы сломали вертикаль – не бывает войск, где нет командиров. Армия, не подчиняющаяся приказу – просто толпа. Сброд. Флот недееспособен. Вас победили не кайзеровские войска. Вы сами себя победили. Думаю, в самое ближайшее время немцы начнут склонять вас к сепаратному миру.
– Этому не бывать! – резко говорит Терещенко.
– Верю. Вы не пойдете на предательство. Но будете ли вы у власти через месяц? Или два? Или три? Если идеи губят страну, то, может быть, стоит пересмотреть идеи?
– Это означает, что на вашу помощь мы можем не рассчитывать?
Ротшильд качает головой.
– Ты отказываешься меня слышать, Мишель. Еще месяц-два, и нам будет некому помогать.
28 сентября 1917 года. Петроград. Вечер
Немногочисленная толпа ждет, пока трое мужчин крушат дверь в заведение под вывеской «Оптовая торговля братьев Сомовых». Запоры трещат под ударами лома, запорная планка отрывается.
Двое мужчин, похожих на дезертиров, смотрят за процессом.
– И точно там есть? – спрашивает один из них.
– Точно, – говорит второй и шмыгает носом. – Приказчик здешний сказал. Для рестораций завезли. Богатым бухать можно, это нам нельзя.
– Ничо, – ухмыляется первый. – Ща и нам будет можно!
Толпа бросается доламывать двери. Женщины, мужчины ломятся в узкие двери, давя друг друга. Изнутри лавки слышны крики, звон бьющегося стекла, мат.
По улице бегут люди, но они спешат не для того, чтобы навести порядок, а чтобы участвовать в грабеже.
С грохотом рушится деревянный щит, закрывавший витрину – его выносят изнутри. Звенит выбитое стекло.
– Хде, бля? Хде? – орет кто-то внутри. – Ломай, сука!
Слышен треск досок. Визгливый женский хохот.
– Еееееесть! – кричит женщина. – Тута!
Из лавки начинают выбегать с добычей: кто с несколькими бутылками в охапке, кто с деревянными ящиками, кто с набитыми сумками.
Многие начинают пить тут же, несмотря на мелкий дождь, который летит с небес сплошной стеной. Внутри лавки усиливается крик, потом щелкает выстрел. Кто-то визжит. Палит револьвер – раз, второй, третий. Теперь из лавки выскакивают, словно на пожаре. Мужчина в картузе, только что выпивший из горлышка бутылку, падает навзничь. Оступившись, через упавшее тело летит на землю женщина с полным подолом бутылок. Часть из них разбивается, а часть катится по мостовой. Женщина на четвереньках бросается за ускользающей добычей, но бутылки расхватывают те, кто оказался рядом.
За разбитой витриной начинает плясать огонь. Валит дым, сначала жиденький, а потом все сильнее и сильнее.
Люди вываливаются из магазина, кашляя, на некоторых горит одежда. Пламя за витриной уже стоит стеной. Страшно кричат те, кто выбраться не успел. Горящий человек выпрыгивает из лавки через стену огня. Он падает в лужу и катается, пытаясь затушить горящую полушинель. Еще один, не допрыгнув, падает на осколки стекла, торчащие вертикально, и моментально замолкает. Толпа не пытается тушить разбушевавшийся огонь. Кто уже слишком пьян, кто скрывается со спиртным за пазухой. А кто, хихикая, смотрит на пожар, попивая из горлышка.
Обгоревшее тело замирает в луже.
Толпа расходится, шатаясь. Остаются только уснувшие пьяные и мертвые тела.
Капли дождя шипят в языках пламени.
30 сентября 1917 года. Петроград. Квартира Терещенко. Вечер
Входит Михаил Иванович, ставит у порога небольшой дорожный саквояж. На Терещенко мокрый плащ, шляпа вся в потеках. Служанка принимает плащ, Терещенко стряхивает шляпу.
Из комнат выбегает Марго.
– Мишель! Наконец-то!
Марг обнимает мужа. В дверях показывается няня, держащая на руках маленькую, одетую словно кукла, Мими.
– Какая жуткая погода, – говорит Мишель, прижимая жену к себе. – Я еще не помню такого сентября… На улице натуральный потоп – по Миллионной течет вторая Нева.
– Слава Богу, ты приехал, дорогой! – щебечет Марг по-французски. – Мы тебя уже заждались!
– Мы? – удивляется Терещенко.
– Мы! – подтверждает мужской голос, и в коридоре появляется Дорик.
Он постарел, осунулся, перестал походить на вечного мальчика. Залысины стали больше, на лбу пролегли морщины, но Федор Федорович по-прежнему элегантен. Он в мундире, выбрит, но, несмотря на улыбку, видно, что он очень устал.