Терещенко берет бокал с коньяком и делает большой глоток. Никифоров с интересом смотрит на него – так биолог с легкой брезгливостью разглядывает редкое и противное насекомое.
– Но он предпочел остаться в живых, – продолжает Терещенко, отдышавшись. – Предпочел остаться живой гиеной, а не мертвым львом. Кто осудит его за это? Он был великим оратором, молодой человек. Он умел убеждать, умел повести за собой. То, что сейчас живет в Америке, ничего общего не имеет с Керенским. Керенский все-таки умер в тот день, когда попросил американского посла подать автомобиль к подъезду Зимнего дворца. Умер в тот день, когда поехал в Гатчину за помощью и не вернулся…
– А ваши друзья и коллеги? – спрашивает Никифоров. – Неужели они не пытались что-то предпринять? Гучков, Некрасов, Коновалов… Пусть Керенскому не хватало решительности, но они-то были людьми действия…
Михаил Иванович качает головой.
– Все тот же российский рок… Те, кто имеет власть, не имеет мужества. Те, кто имеет мужество, лишены власти. Мы тысячи раз могли победить, а в результате потерпели страшное поражение.
Он смотрит в лицо Никифорову.
– Нам бы своего Ленина, нам бы своего Троцкого – и даже память о вас уже бы изгладилась… Но Бог решил иначе…
– Я, конечно, атеист, но… Даже Бог оказался на нашей стороне, Михаил Иванович, – говорит Никифоров серьезно. – А Бог редко ошибается…
– Нет, – отвечает Терещенко. – Он не стал на вашу сторону, месье Никифоров. Он просто отвернулся от нас.
24 октября 1917 года. Петроград. Три часа пополудни. Штаб округа
Керенский у себя в рабочем кабинете в окружении офицеров штаба.
– Объявить предприятиям о досрочном завершении работы немедленно. Развести и взять под охрану Охтинский, Литейный, Троицкий и Николаевский мосты. Таким образом мы изолируем центр от рабочих окраин и возьмем под контроль основные объекты в городе.
– Разрешите выполнять? – спрашивает молодой офицер с погонами полковника.
– Выполняйте, – разрешает Керенский.
В кабинет входит комиссар Временного правительства при Ставке – Станкевич.
– Владимир Бенедиктович! – приветствует его Керенский. – Здравствуйте! Ну, как вам нравится Петроград?
– Простите, – произносит Станкевич с неловкостью. – Я не понял…
– Как? Разве вы не знаете? У нас здесь вооруженное восстание!
Станкевич улыбается.
– Шутить изволите, Александр Федорович?
– Какие уж тут шутки! Вот, начинаем подавление… Только что отдал приказ разводить мосты!
– Вы это серьезно?
– Абсолютно! Это ненадолго, но присоединяйтесь! Лишним точно не будете!
24 октября 1917 года. Петроград
Отряд юнкеров высаживается из грузовика возле Охтинского моста. По ним начинают стрелять: мост занят отрядом ВРК. Перестрелка. Юнкера отходят.
Николаевский мост.
И тут перестрелка, но юнкера действуют настойчиво и решительно. Им удается занять помещения с подъемными механизмами и развести полотно. С другой стороны по ним ведут яростный, но безрезультатный ружейный огонь.
Литейный и Троицкий мосты заняты отрядами РВК. Спешно устроенные баррикады, вооруженные солдаты, рабочие. На мостах пулеметы. Юнкера пытаются приблизиться, но отходят под прицельным огнем обороняющихся.
Штаб округа в то же время.
Офицер связи докладывает Керенскому.
– Удалось развести только Николаевский мост, товарищ Керенский. Остальные мосты блокированы силами Военно-революционного комитета…
Керенский поворачивается к Полковникову.
– Вы, кажется, говорили мне, что контролируете Комитеты?
Офицеру связи вручают еще одну бумагу.
– Товарищ Керенский, – говорит он упавшим голосом. – Пришло сообщение, что отряды РВК идут на Центральный телеграф…
24 октября 1917 года. Петроград. Дворцовая площадь
Перед Зимним сооружают баррикаду из дров. Возле выходящих на площадь подъездов – пулеметчики в гнездах из мешков с песком.
Из Зимнего выходят люди – их немало, они испуганы и быстро покидают площадь. Это еще не паника, но очень ее напоминает.
К Зимнему подъезжает автомобиль Керенского, тормозит возле подъезда. Ему навстречу выбегает Петр Рутенберг – широкоплечий, усатый и злой.