25 октября 1917 года. Здание штаба
По лестнице спускается Керенский в сопровождении адъютантов и членов кабинета.
Он в широком сером драповом пальто английского покроя и серой шапке – что-то среднее между фуражкой и английской шапочкой. Озабочен, изможден, сосредоточен, глаза больные, тусклые. Взгляд у него совершенно не «правительственный», полный боли и растерянности. Тревожный.
– Вместо меня остается товарищ Кишкин, – отдает Керенский распоряжения на ходу. – Времени на оформление бумаг нет, считайте это устным приказом. Постараюсь быть на месте к ночи. Хоть самокатчиков, но с собой приведу. Держитесь, товарищи! Помощь будет.
Возле подъезда роскошный «пирс-эрроу», за ним – черный «рено» с американским флагом на капоте. Прапорщик Кирш вяжет такой же на капот машины Керенского.
Керенский жмет руку провожающим его людям и садится на заднее сиденье «эрроу». С ним два адъютанта и помощник начальника штаба округа поручик Козьмин.
Лимузин трогается с места, «рено» двигается за ним.
Керенский из окна наблюдает за стоящими у подъезда Терещенко, Кишкиным, Коноваловым, сотрудниками штаба – Багратуни, Полковниковым.
Машины выезжают на Мариинскую площадь, сворачивают на Вознесенский проспект.
Керенский откидывается на спинку сиденья и прикрывает веки. Из угла глаза выкатывается слеза. Он смахивает ее быстрым движением руки с зажатой в ней перчаткой.
25 октября 1917 года.
Петроград. Зимний дворец
Терещенко и остальные члены кабинета возвращаются в здание. Навстречу им бежит офицер связи.
– Товарищи! Товарищи! Есть хорошая новость! Обнаружили резервную линию телефонии! Ее не засекли с Центральной телефонной, и у нас есть связь!
– Ну, – говорит Коновалов, – по крайней мере, мы сможем узнать, доехал ли Александр Федорович до Луги. Товарищи, прошу всех собраться в Малахитовом зале через сорок минут. Правительству надо решить первоочередные вопросы…
К Терещенко подходит Рутенберг.
– Михаил Иванович! Это, наверное, по вашей части… Там в казарменных помещениях журналист бродит. Вроде американский. Судя по желтым ботинкам, точно американский… Зовут Джон Рид.
Рутенберг смеется.
– Очень удивился, когда я с ним по-английски заговорил. Скажите, Михаил Иванович, я действительно произвожу впечатление необразованного головореза?
Терещенко невольно улыбается.
– Я бы так категорично не сказал…
– Ну, спасибо, успокоили… В общем, бегает этот самый Рид и с ужасом смотрит на наш российский бардак. Выгнать? Пропустить?
– Не трогать, Петр Моисеевич. Пусть смотрит, записывает. Человек хочет попасть в историю, а если история попадет в него, мне придется долго объясняться с послом. Проследите, чтоб не пристрелили случайно – и все.
– Понятно. Как ваша супруга?
– Спасибо, лучше.
– Сильная женщина. Я понимаю, что это не всегда звучит как комплимент, но так, как она вчера держалась после обстрела…
– Благодарю.
– Не переживайте вы так, Михаил Иванович. Уверен, Александр Федорович приведет помощь. Большевики трусоваты, они еще два дня будут ходить вокруг да около. Нам надо продержаться 48 часов, а может, и меньше. Вы слышали, нам подкрепление пришло – сводный батальон прапорщиков. Правда, войска инженерные, но зато целый батальон! Я теперь как товарищ министра по наведению порядка в городе думаю, что с этим добром делать!
Терещенко улыбается снова.
– Неунывающий вы человек, Петр Моисеевич…
– Вы бы побегали от властей с мое, тоже бы научились смеяться, когда страшно.
– А страшно?
– Всем страшно, Михаил Иванович. Смерть – ерунда. Страшно от неопределенности.
К ним подбегает один из адъютантов.
– Товарищ Терещенко, товарищ Рутенберг. Вас ждут в Малахитовом зале…
– Случилось что? – спрашивает Рутенберг.
– Случилось, – отвечает адъютант взволнованно. – Мариинку заняли верные большевикам части. Распущен Совет республики. И это без единого выстрела!
– Но не расстреляли же весь Совет? – пожимает плечами Рутенберг. – Выгнали и все? Значит, ничего страшного.
Терещенко на этот раз не улыбается.
– У большевиков за этим дело не станет, – говорит он Рутенбергу. – Боюсь, что в текущей обстановке подержаться 48 часов сложная задача, Петр Моисеевич.
25 октября 1917 года. Петроград. Зимний дворец. Вечер
Заседание правительства.
Выступает Коновалов.
– Товарищи, наше обращение к стране не будет опубликовано. Большевики арестовали журналиста Климова по дороге в типографию. Нас лишили голоса, но мы все еще остаемся на своем посту, несмотря на предательство части войск, охранявших Зимний. Товарищ Рутенберг?