– Заявили о своем уходе юнкера-константиновцы, и с ними мы теряем четыре орудия из пяти бывших в наличии, – говорит Рутенберг. – Также уходит часть юнкеров из Ориенбаума.
– Есть ли новости от товарища Керенского? – спрашивает министр путей сообщения Ливеровский. – По моей информации, пути возле Луги разобраны сочувствующими большевикам железнодорожниками, на их восстановление нужно минимум сутки.
– Информации от Александра Федоровича нет, – отвечает Кишкин. – Телефонной связи с Лугой тоже. Полагаю, что министр-председатель даст о себе знать.
– В любом случае, – вступает Терещенко, – ожидать подхода помощи с фронта раньше, чем середина завтрашнего дня, нереально. Нам нужно понимать, как обойтись своими силами, без расчета на быстрое возвращение Керенского. Как я понимаю, вокруг нас уже ходят кругами – стрельба на Дворцовой два часа назад это доказывает…
– Стрельба ничем не закончилась, – возражает Некрасов. – И вообще непонятно, кто стрелял. Посмотрите на Дворцовую. По-вашему, это похоже на регулярные войска? Это больше похоже на бивак ополченцев! К нам то приходят пополнения, то уходят те, кто должен нас защищать! Сегодняшние демарши Станкевича, при всем моем уважении, совершенно бессмысленны! Попытка с ротой юнкеров захватить Смольный!
– Ну не надо, Николай Виссарионович… – гудит Рутенберг. – Намерения были прекрасны. Не повезло. И телефонную станцию могли на арапа отбить, но там оказался броневик, будь он неладен… Станкевич хоть что-то попытался сделать, а мы с вами сидим, штаны просиживаем…
– К сожалению, Петр Моисеевич, – говорит Кишкин, – мы ограничены в возможностях. Любая попытка применить силу в нашем положении закончится штурмом Зимнего и нашим арестом. Большевики только этого и ждут!
– Большевики ждали нашего бездействия, – отвечает на реплику Кишкина Пальчинский. – Ждали и дождались. То, что сегодня пытался сделать Станкевич, должно было сделать еще четыре дня назад. Не думая о последствиях. Возможно, их бы в этом случае и не было.
– Давайте признаем, – говорит Терещенко, – мы в растерянности. Но найти решение и выход из кризиса – наша обязанность. Что мы делаем дальше? Расходимся по домам – и пусть большевики берут штурмом пустые кабинеты! Или остаемся здесь бессрочно, до тех пор, пока не возьмем ситуацию под контроль. Уверен, что Александр Федорович сможет убедить войска, даже если они распропагандированы большевиками, и привести их на помощь Петрограду. Победив в Петрограде, мы двинемся на Москву и вычистим заразу и там… Нам нельзя сдаваться сейчас, товарищи… История нам этого не простит.
– Поддерживаю, – кивает Малянтович.
– Поддерживаю.
Это Рутенберг.
– И я.
Это Никитин.
– Давайте ставить на голосование, – предлагает Кишкин. – Кто за то, чтобы прервать заседание правительства на неопределенный срок? Никого! Превосходно. Тогда кто за второе предложение: продлить заседание правительства на неопределенный срок до выхода из кризиса?
Все присутствующие поднимают руки.
– Единогласно! – объявляет Кишкин.
– Товарищи! – говорит Коновалов прочувствованно. – Я горжусь тем, что имею честь работать с вами бок о бок в тревожный для родины момент! Спасибо вам за это!
Адъютант подносит ему записку. Коновалов читает написанное, а потом обращается к министрам:
– Товарищи, давайте пройдем в столовую Александра Федоровича – там накрыт обед для правительства. Никто не знает, когда нам придется поесть в следующий раз. За столом можем продолжить обсуждение насущных вопросов…
Министры встают.
За окнами Малахитового зала видна свинцовая серость осенней Невы. Холодает. Но дождь прекратился.
25 октября 1917 года. Зимний дворец. Спальня Терещенко
Возле окна стоит Маргарит, одетая в строгое серое платье. Волосы аккуратно забраны. Она смотрит на площадь. Уже почти темно. Вдалеке, на самом краю Дворцовой, возле арки Генерального штаба, начинает собираться толпа. Группки людей то вливаются, то выливаются из скопившейся людской массы.
По площади за баррикадой из дров бродят юнкера. Они похожи на гуляющих юношей, а не на армейские подразделения. Двое даже гоняются друг за другом, играя в салочки.
Один из них поднимает голову и видит силуэт Маргарит на фоне освещенного окна. Юноша машет ей рукой.
Маргарит видит его лицо, освещенное светом костра, красное от холода, безусое, поверх фуражки башлык – и поднимает руку в ответ, словно прощаясь.
25 октября 1917 года. Зимний дворец. Столовая Керенского
За столом министры Временного правительства.