В нетерпении у бутылок отбивают горлышки, режут себе лица стеклом и пьют, пьют, пьют, пьют и пьют… Драгоценные французские вина, столетнюю мадеру и древние коньяки, водки на травах, подарочные сливовицы… Все, что пьется и горит. Бутылки выносят из погреба, роняя их на ступенях. Почти мгновенно образуется множество пьяных, несмотря на тысячи бутылок вокруг, люди дерутся, в ход идет огнестрельное и холодное оружие, кулаки. Вот уже лежат в пьяном угаре несколько тел. Уже и в подвал затащили одну из пулеметчиц, и к ее израненному телу тут же выстроилась очередь.
А по коридору первого этажа уже идет щеголеватый, одетый в длинное пальто и фетровую шляпу Антонов-Овсеенко – тонкие черты, круглые очки в железной оправе, ну точно поэт на прогулке. Длинный шарф, обвязанный вокруг шеи, дополняет романтический портрет. А вот окружают его совершенно другие люди – вооруженные матросы, несколько солдат, мужчины в кожанках с револьверами. Они идут плотно, словно взяв Антонова в кольцо – охрана и одновременно командиры своих небольших отрядов.
– Мародерство прекратить, – командует Антонов. – Не давайте ничего вынести – тут полно картин и статуй старых мастеров, посуда, серебро… Взять под охрану входы и выходы. Караул на каждый подъезд. Все ценное изымать. Кто сопротивляется – расстреливать.
От его отряда отделяется несколько человек – бегут исполнять приказ.
– Проследить, чтобы не было пожара. Сожгут дворец к чертовой матери!
Он перешагивает через лежащий на полу труп и видит еще одно тело, заблеванное, с пустой бутылкой под боком. Из-за пазухи торчат несколько горлышек.
– Закрыть погреба, – говорит Антонов брезгливо. – Животное.
Он достает из-за пазухи шинели пьяного бутылку и смотрит на этикетку.
Качает головой. Это «Мадера» 1817 года.
– Возле винного подвала поставить двойную охрану из проверенных кадров. И контролировать ее каждые два… нет, каждый час.
25 октября 1917 года. Зимний дворец. Ночь.
Кабинет генерала Левицкого
Комната полна людей. Накурено, но не шумно. Лица у всех как на похоронах. В кабинете превосходно слышны выстрелы, крики, шум.
Дверь распахивается и в комнату вваливается Рутенберг, в руке у него револьвер, он ранен в плечо и прижимает ладонью рану. С ним юнкер Смоляков – испуганный, вооруженный армейским кольтом. Он помогает Рутенбергу идти.
– Товарищи, – говорит юнкер юношеским звонким срывающимся голосом. – Во дворце большевики! Что прикажет Временное правительство? Защищаться до последнего человека? Мы готовы, если прикажет Временное правительство!
Кольт в его руках прыгает.
– Шансов нет, – Рутенберг морщится от боли в плече. – Итак намолотили изрядно. Жаль ребят… Все пропало, товарищи…
– Не надо больше крови, – выдавливает из себя Коновалов.
– Довольно, – поддерживает его Терещенко. – Передайте защитникам, чтобы сдавались. Незачем умирать без толку… Помощи не будет.
– Сдавайтесь, – подтверждает Кишкин. – Это мой приказ!
– Опять под арест, – недовольно цедит Вердеревский, закуривая очередную папиросу. – Надоело уже. Вы сажали, эти теперь посадят.
– Ну вот, – негромко говорит Пальчевский. – Все завершилось… Приятно было работать с вами, товарищи.
Шум за дверями нарастает, снова распахиваются створки, и в комнату вваливаются вооруженные люди, их много, и они заполняют помещение полностью, сгоняя министров и военных в центр кабинета, словно собаки – отару овец. У раненого Рутенберга выбивают из рук револьвер.
Рассекая толпу, словно крейсер волны, перед Временным правительством встает щеголь в фетровой шляпе, длинном шарфе и расстегнутом длиннополом пальто.
– Где здесь члены Временного правительства? – говорит он весело.
– Временное правительство здесь, – отвечает Коновалов. – Что вам угодно?
– Объявляю вам, что вы арестованы. Я – председатель Военно-революционного комитета Антонов.
25 октября 1917 года. Зимний дворец
Шкаф в одной из мансардных комнат для прислуги. В нем Маргарит Ноэ.
Она сидит, забившись в угол шкафа, закрытая от посторонних взглядов висящими платьями и пальто. Дверца чуть приоткрыта, и Маргарит в щелку может видеть происходящее в комнате.
Она слышит звуки перестрелки, глухие взрывы гранат, а потом все затихает. Выстрелы становятся одиночными, редкими. Крики, правда, продолжаются. Слышны звуки шагов, по этажу несколько раз пробегает кто-то, громко топая сапожищами.