Смоляков медленно подходит к двери в спальню фрейлин, приоткрывает ее, делает шаг вовнутрь.
Пистолет с грохотом падает на паркет. Смоляков сползает спиной по притолоке и садится на пол. Губы у него дрожат, он с трудом сдерживает рвоту.
Петроград. Той же ночью. Особняк мадам Терещенко на улице Миллионной
В квартире суета. Озираясь на дверь, бегают служанки.
В халате поверх ночной сорочки, в капоте появляется Елизавета Михайловна.
В руках у нее охотничье ружье.
– Что за визг? – спрашивает она. – Что произошло?
– В двери стучат… – объясняет одна из горничных.
– Ну и что?
– Страшно же, Елизавета Михайловна! Всю ночь рядом стреляли! Всю ночь! И пушки стреляли!
– Ну стреляли… – говорит мадам Терещенко. – И что? Кто стучал?
– Мы не открывали!
– Вот это правильно… – кивает Елизавета Михайловна, проверяя есть ли патроны в стволах. – А спросить – спросили?
– Никто к двери не подходил…
– А ну, – приказывает мадам Терещенко, – открывайте!
Сверху раздается детский плач.
– Разбудили ребенка, курицы… Только и делаете, что кудахчете! Двери открывайте, не бойтесь, у меня ружье.
Одна из служанок открывает запоры на дверях особняка и распахивает створку.
В прихожую врывается холодный ветер и снежная крупа.
В дверях никого.
Елизавета Михайловна решительно идет к выходу, не опуская ружья, выглядывает. Лицо ее на секунду вздрагивает – растерянность, ужас, боль, потом снова ледяная маска.
– Быстро сюда! – командует она. – Быстро сюда, клуши! Александра! Звони доктору! Любые деньги – нужен немедленно!
Мадам Терещенко крутит в руках ружье, не зная, что с ним делать. Сует двустволку в руки подбежавшей служанки, а сама с еще одной горничной поднимает Маргарит, без сознания привалившуюся к дверям.
Они заносят Марг. Пальто, которое наброшено на невестку, распахивается, обнажая окровавленный низ живота и покрытые красно-липким загустевшим бедра.
Елизавета Михайловна на миг закусывает нижнюю губу, а потом кричит твердым звонким голосом:
– Александра! Где доктор?!
Снаружи на особняк Терещенко смотрит Смоляков. Он видит, как зажигаются окно за окном, как мелькают за стеклами быстрые тени, а потом уходит в темноту. За плечами у него винтовка.
Петроград. 26 октября 1917 года. Особняк мадам Терещенко
Гостиная второго этажа.
Доктор закрывает саквояж.
– Денег я с вас, Елизавета Михайловна, не возьму. Глупости не говорите… – мягко говорит он мадам Терещенко.
– Буду должна, – отвечает она. – За мной не станет, Илья Иванович, не сомневайтесь. Вот, чаю выпейте…
– Не откажусь, спасибо.
Доктор садится за стол. Служанка наливает ему чаю.
Елизавета Михайловна сидит напротив него с ровной как доска спиной, одетая в темно-серое платье под горло.
– Скажите, насколько все плохо?
– Особо хорошего сказать не могу, – разводит руками врач. – Большая кровопотеря. Разрывы. Возможна инфекция. Переохлаждение. Психическая травма неизбежна. Я сделал все, что мог, Елизавета Михайловна, – зашил, промыл, прижег. Остальное в руках Божьих…
Мадам Терещенко крестится.
– Надеюсь, что Он поможет. А что еще можем сделать мы?
– Ждать, как минимум два дня. Если инфекция ее не убьет, то она жить будет.
– Рожать сможет?
– Сомнительно. Простите, что огорчил вас…
– А вы меня не огорчили, – говорит мадам Терещенко, чуть скривив рот.
26 октября 1917 года. Псков.
Квартира шурина Керенского генерала Барановского
Керенский и Барановский обнялись в прихожей.
– Саша, ты какими судьбами? А то у нас тут уже разные слухи ходят! Что в Петрограде?
– Когда я уезжал, Володенька, большевики готовились к штурму Зимнего. Пока ничего больше не знаю. Я за помощью приехал…
– Проходи.
Мужчины входят в комнату.
– Ты голоден? – спрашивает Барановский.
– Не откажусь. Я обедал в Луге в последний раз. Мне срочно нужен Чемерисов!
– Он в городе, в Ставке.
– Можешь пригласить его к себе?
– Владимира Андреевича? Наверное, могу… – улыбается Барановский. – Могу, конечно, Саша! Что ты от него хочешь?
– Позови его, – повторяет Керенский. – Только не говори, что я здесь.
– Хорошо… А чего ты боишься?
– Сейчас все изменилось, Володенька. Я боюсь предательства, ареста… Там без меня люди погибнут! А здесь у вас… Столько корниловцев! Ты же понимаешь, что они меня ненавидят? А сейчас, когда большевики… Пойми, это не страх! Это разумная предосторожность!
– Хорошо. Давай я пошлю за ним! А пока – садись, поешь. Вот холодная телятина, вот хрен, вот хлеб…