Горький вскидывает свою кудлатую песью голову и молчит, глядя на Дмитрия Сергеевича, потом встает, опираясь ладонями в колени.
– А если уйти? С кем быть? – лает он глухо.
– А если нечего есть, – отвечает Мережковский замерзшим голосом, – есть ли все-таки человеческое мясо?
Горький, тяжело топая, идет в прихожую. Хлопает входная дверь.
– Вот и поговорили, – констатирует Гиппиус. – Зря ты, Митенька. Он уже давно не волен в себе. Он – орудие, и это понимает.
– И что? Пожалеть гения?
– Мы тоже не ведали, что творим. Боря не ведал, что творил. Ее муж, – подбородок Зинаиды Николаевны указывает на Маргарит, неподвижно сидящую за столом, – не ведал, что творил. Мы все вызывали дух свободы, а вызвали Люцифера. Картавого беса с его помощничками – и прощения за это нам не будет. Какими бы намерениями мы не руководствовались, жить нам теперь в царстве Антихриста.
– Или не жить, – говорит Мережковский.
– Смотри, накаркаешь…
– Он не станет ни за кого вступаться, – произносит Маргарит негромко. – Он – трус.
– Не совсем так, – объясняет Дмитрий Сергеевич. – Он был смелым и убежденным человеком. Но – был. Я не хочу пугать вас, мадемуазель Ноэ, но смутные времена меняют людей больше, чем это можно вообразить. Герой вдруг становится трусом, любящий – предает, враг – оказывается ближе старого друга. На это очень интересно смотреть со стороны…
– Жаль, что досмотреть со стороны пока никому не удалось, – говорит Гиппиус, тяжело садясь на стул.
Голос ее низок, звуки стихотворных строк чеканны.
Петроград раскинулся внизу. Он уже не светится электрическими огнями, как звездный улей. Он сер и тяжел. Огни на нем – отдельные искорки. Нева и каналы разрезают его больное тело. Темен Исаакиевский собор. Давит гнилое небо на гордый шпиль Адмиралтейства. Страшны в сумерках Клодтовы кони.
Ни звезд, ни Бога, ни надежды.
Февраль 1918 года. Петроград. Смольный
По коридору в сопровождении Пьера Дарси и нескольких человек охраны Смольного идет Маргарит Ноэ.
В приемной их не задерживают. Маргарит и Дарси проходят в кабинет, где их ждут Ленин и Троцкий.
– Присаживайтесь, граждане, – предлагает Троцкий, и Маргарит с Дарси садятся с одной стороны длинного стола для совещаний, а Ленин с Троцким – с другой.
Все четверо несколько секунд молчат, а потом Ленин нарушает тишину.
– У вас десять минут.
– Хватит и меньше, – кивает Дарси. – Я присутствую здесь как посредник между мадмуазель Ноэ, гражданской женой Михаила Терещенко, и вами, господа, как представителями советского правительства. Мои рекомендации подтверждены господином Тома, которого вы оба знаете. В настоящий момент я сотрудник французской военной миссии.
– Я представляю, – говорит Маргарит, – интересы моего мужа – Михаила Терещенко и его семьи.
– Превосходно, – Троцкий откидывается в кресле. – Теперь можно приступить к сути вопроса.
– Я прошу вас помиловать и выпустить из заключения моего мужа, министра иностранных дел Временного Правительства, Михаила Ивановича Терещенко.
– Моего предшественника, – улыбается Лев Давидович. – Но, мадемуазель Ноэ, ваш муж – враг советской власти. Последовательный и опасный враг, воевавший с нами с первого и до последнего дня. Наша власть и так отнеслась в вашему супругу лояльно – он до сих пор не расстрелян. Разве этого мало?
– Я благодарна вам за то, что вы сохранили ему жизнь.
– Прекрасно, – говорит Ленин со своим знаменитым грассированием. – Он – жив, вы – счастливы. Предлагаю все так и оставить! Я не вижу оснований для помилования и тем более для освобождения. Враги нашей власти должны сидеть за решеткой, а не создавать нам проблемы.
– Я гарантирую, что сразу после освобождения Михаил Иванович покинет Советскую Россию. Мы собираемся жить во Франции, и в планы нашей семьи не входит заниматься политикой.
– А вы не думали, мадемуазель, – Ленин прищуривается, – что ваш муж должен ответить за совершенные преступления, а не проживать неправедно нажитые капиталы на Лазурном берегу? Ваш муж – одна из заметных фигур правительстве Керенского. Министр финансов, организатор и вдохновитель Займа свободы, последовательный противник мира с Германией. Сколько загубленных жизней на его счету? Сколько крови пролилось из-за его политики?