– Вот, значит, как? – говорит он негромко. – Ну и слава Богу…
29 июня 1914 года. Петербург. Особняк мадам Терещенко
– Она беременна, мама… – говорит Терещенко.
Голос у него усталый. Он понимает, что тратит время впустую, но проявляет семейное упорство, забывая, что с другой стороны стола сидит та, от кого он это упорство унаследовал.
– Я уже слышала эту радостную новость, – цедит Елизавета Михайловна через брезгливо поджатые губы. – Она беременна и приезжает к тебе в Петербург рожать. Я должна рыдать от счастья? Беременна? Так пусть едет в свою деревню и там рожает ублюдков.
Мишель вздрагивает, как от удара.
– Да, сын.
Мадам не говорит, а рубит словами.
– Именно ублюдков. Бастардов. Она не жена тебе. Она в нашей семье никто. Или мне в собственном доме нельзя называть вещи своими именами?
– Это мой ребенок, – выдыхает Терещенко. Кажется, что дыхание у него раскалено и воздух шипит на выдохе. – Это наш с Маргарит первенец…
– Твой ли? – бровь Елизаветы Михайловны выгибается дугой. – Уверен, Мишенька?
Он вскакивает. На щеках красные пятна, челка сползает на покрытый испариной лоб. Кулаки сжаты. Еще миг – и он бросится на мать, но он хватается за спинку кресла и сдерживает себя. Скрипит под пальцами ткань обивки.
– Как. Ты. Можешь. Так. Говорить. – выплевывает он.
– Без труда, – отвечает мадам Терещенко, ухмыляясь одно половинкой бесцветного рта. – Я много раз предупреждала – ей не будет места в нашем доме. Ни с ублюдком, ни без него. Я уж думала, ты поумнел и поменял цветочницу на яхту, но ты обманул меня, повел себя низко. Я была честна, а ты солгал мне, Мишель. Не мне должно быть стыдно, а тебе, сын… Ты поставил свою мать в идиотское положение – я вынуждена напоминать тебе о решении, хоть все было сказано давно и окончательно.
– Она носит твоего внука, мама. Или внучку. Ты не хочешь их видеть?
Елизавета Михайловна смотрит на него не мигая и молчит.
– Ну, будь по-твоему, – говорит Терещенко почти без эмоций. – Значит, и не увидишь…
Он поворачивается и не оглядываясь идет к двери.
По лицу мадам пробегает тень. Она приоткрывает было рот, но тут же смыкает губы, проглатывая окрик, для верности зажав его ладонью.
Хлопает дверь, и только тогда она опускает руку.
– Прости меня, Господи! – шепчет она чуть слышно. – Прости меня, но он не ведает, что творит… Вразуми его, направь на путь истинный!
Хлопает входная дверь.
Елизавета Михайловна встает и подходит к окну. Становится сбоку, чтобы оставаться невидимой, но ее опасения напрасны – ее никто и не пытался рассмотреть.
«Мерседес» Михаила отъезжает от подъезда. Он даже не поднял головы.
30 июня 1914 года. Царское Село
Николай II стреляет по тарелочкам. Стреляет метко, каждый выстрел – попадание. Одет государь не в мундир, а в охотничий костюм и мягкие полусапожки из замши, уместные при сухой погоде. Весь он такой домашний, на царствующую особу не похожий.
За его спиной стоит военный министр Сухомлинов. Этот в мундире, с прямой спиной, смотрит внимательно, цепко.
На столике, придавленная коробкой с патронами, лежит та самая телеграмма из Вены.
– Давай! – командует Николай, и керамическая тарелка взлетает в небо.
Грохочет ружье, и тарелку разносит в крошку.
Щелкает замок, и стреляные гильзы падают в траву.
– Как это произошло, Владимир Александрович? – спрашивает царь, перезаряжаясь.
– Подробностей пока нет, Ваше Величество, я жду новых сообщений от Виккенена. Известно, что наследник с женой были убиты в Сараево двумя выстрелами. Стрелял серб. Начались антисербские волнения.
– Какие именно волнения?
– Погромы, ваше величество.
– Славяне должны поддерживать славян! – говорит Николай.
Замок ружья породисто клацает, закрывая стволы.
– Я полагаю, что нам надобно поддержать сербов…
– Согласен с вами, Государь, – кивает Сухомлинов. – Но в этом случае Россию обвинят в поддержке сербских террористов, а то и с убийством свяжут…
– Давай! – кричит Николай и вскидывает двустволку.
Еще одна тарелка разлетается в воздухе.
– Видите ли, Владимир Александрович, – говорит царь, становясь было в позицию для выстрела, но не стреляет, а аккуратно кладет ружье на столик и наливает себе стакан воды из графина.
Стоящий неподалеку лакей кидается услужить, но государь останавливает его выразительным жестом.
– Нас что так что так будут связывать с этим убийством. Поэтому мы все-таки поддержим сербов. Никто не должен усомниться в славянском единстве!
– Почти наверняка свяжут. – кивает Сухомлинов, голос у него спокоен. – Причина у них будет, основание они найдут.