– Что говорит о хлебе наш градоначальник Балк? – спрашивает государь.
– Александр Павлович уверен в том, что запасов зерна в городе как минимум на 22 дня.
– Об этом объявляли?
– Да, государь.
– В чем же причина бунтов?
– Боюсь, что тут господин Родзянко прав. Власти не верят.
– Много ли народа на улицах?
– Согласно докладу генерала Хабалова, бастует более трехсот тысяч.
– Как я понимаю, мое распоряжение о наведении порядка в столице решительными методами осталось неисполненным?
– Ваше Императорское Величество, в течение последних дней Охранным отделением по приказу генерала Протопопова арестовано полторы сотни неблагонадежных лиц и профессиональных революционеров, занимавшихся агитацией среди солдат и подрывной деятельностью. Александр Дмитриевич полагал, что восстание обезглавлено…
– У правительства был план, – говорит Николай Александрович с плохо скрываемой болью в голосе. – Почему же допустили такое?
– Не все обстоятельства можно предусмотреть, Ваше Императорское Величество, вы как человек военный это понимаете. Слишком многие случайности обернулись против нас. Это тот вариант, когда дела на фронте куда лучше дел в тылу. Фронт цел и стоит, тылы сгнили.
– Вы опять скажете, что Родзянко прав…
– Увы, государь… Он прав. Нужно правительство народного доверия, бунтовщиков, как предлагает Беляев, надо не арестовывать, а показательно казнить! Нужно отвести войска из столицы, чтобы они не разложились окончательно…
– И оставить столицу на разграбление плебсу?
Царь в гневе поворачивается к Фредериксу: губы плотно сжаты, глаза прищурены.
Фредерикс не отводит взгляда.
– Ваше Величество, Луи Тьер таким образом спас войска во время Парижской Коммуны. Если солдаты перейдут на сторону восставших, то ситуация станет необратимой. Сегодня Волынский полк выполнил свой долг, но станет ли он стрелять завтра? В казармах брожения, солдаты не хотят убивать свой народ, и, боюсь, взывать к чувству долга будет пустой тратой времени. Это не фронт. Как объяснить людям, что толпа на улицах для державы страшнее кайзеровской пехоты? У нас всего три с половиной тысячи полицейских против 160 тысяч военных на зимних квартирах. Государь, возьмите управление в свои руки! Ваши министры – всего лишь люди. Они напуганы, они допускают неверные решения. Нельзя полагаться на них целиком и полностью! Народ все еще любит вас, дайте же ему повод вам поверить!
Николай Александрович молчит, потом снова отворачивается к окну.
– Поздно, – говорит он. – О каком доверии можно говорить, Владимир Борисович, если меня предали самые близкие? Мои родственники участвовали в заговорах против меня, депутаты Думы плели интриги с целью сменить меня на кузена… Мою жену ненавидели и открыто строили планы ее убийства, говорили гадости о ней и обо мне! Делалось все возможное, чтобы народ потерял уважение к власти как таковой. Ее ненавидят, меня – не хотят! А теперь вы предлагаете мне вернуть веру народа, залив Петербург кровью?
– Именно так, государь. Это лучше, чем потом залить кровью страну. Ничто так не отрезвляет возможных предателей, как тело их соратника на виселице. Если вы хотите восстановить порядок, вам придется быть жестоким.
– Хорошо, – говорит Николай Александрович. – Дайте телеграмму генералу Хабалову, министру Протопопову – решительно применить силу к бунтовщикам. Вывести на улицы верные мне части. Средствами не гнушаться. Зачинщиков расстреливать на месте. Направить в Петроград военные части с Северного фронта под командованием генерала Иванова для наведения порядка и законности. Как только части генерала Иванова войдут в город, немедленно вывести из него полки, участвовавшие в столкновениях. Генералу даровать самые широкие полномочия. Практически – любые. Подготовьте текст. Дайте мне прочесть. Я подпишу.
Квартиры лейб-гвардии Волынского полка.
27 февраля 1917 года
Пустой плац, белый от снега. Множество следов – видно, что тут недавно пробежали сотни людей. Посреди плаца два тела – мертвые в офицерской форме. Один из них – штабс-капитан Лашкевич. Под телами примерзшая кровь, на которой уже лежит тонким слоем изморозь.
Кричащие люди, толпы восставших, обнимаются с солдатами, солдат все больше и больше.
Стреляют из окон пулеметы, толпа разбегается, но пулеметные точки подавляют прицельным ружейным огнем, выкатывается пушка, орудует возле нее расчет.
Снаряды рвут фасад дома.
Бегут по лестницам вооруженные люди, врываются в квартиру, где засели пулеметчики. Крики, шум, хлопают выстрелы, кто-то отчаянно визжит, кто-то матерится…