К дирижеру подходит человек в завязанном башлыке и что-то говорит тому на ухо. Звучат последние такты «Марсельезы», и оркестр, подобрав инструменты, освобождает место музыкантам из другого полка. Снова играют французский гимн.
Отстоявшие «вахту» музыканты греются у костров.
2 марта 1917 года. Особняк мадам Терещенко. Петроград. Утро
Елизавета Михайловна встречает сына в гостиной. Она по-прежнему суха, строга, с прямой спиной и холодным малоподвижным лицом.
– Мама!
Михаил целует матери руку и пытается ее обнять, но мадам Терещенко слегка отстраняется.
– Мама! Ты можешь гордиться, и все наши предки могут гордиться! – говорит Терещенко улыбаясь. – Я стал министром финансов России!
– Министром финансов? – переспрашивает Елизавета Михайловна. – Ну что ж… Это действительно новость. Поздравляю. Ты всегда был тщеславен, и этот пост – то, что тебе нужно.
Терещенко снова пытается ее обнять.
– Не стоит. От тебя пахнет ее духами. Сначала ты пришел к ней, а уже потом ко мне. К своей матери. Так, Михаил?
– Она моя жена, мама! Она мать моего ребенка!
– Она мать твоего ребенка. Но тебе она не жена.
– Ты опять за свое? Ты не можешь просто порадоваться за меня? За всю нашу фамилию? Ты же понимаешь, что теперь наш род действительно вошел в историю?
– С такой новостью в первую очередь приходят в семью. Но я за тебя рада. Надеюсь, государь будет доволен твоим трудом и оценит его по достоинству.
Терещенко качает головой.
– Ты не меняешься, мама… Все меняется, а ты не меняешься. Ты не хочешь замечать то, что происходит вокруг.
– Мне это незачем, – резюмирует Елизавета Михайловна. – Я для этого слишком стара. Будь осторожен. Наклонись, я тебя поцелую и благословлю.
Михаил нагибается, и мать целует его в лоб сухими губами. Потом осеняет крестным знамением.
2 марта 1917 года. День. Мариинский дворец
Суета. В коридорах много людей, каждый из которых уверен, что занят самым важным делом.
Терещенко сталкивается с Гучковым и Шульгиным. Гучков взволнован и то и дело поправляет пенсне. Шульгин старается казаться спокойным.
– Мы уезжаем, Миша… Во Псков, к императору, – шепчет Гучков. – Похоже, сегодня… Свершится!
Рядом с Гучковым круглоголовый лысый Василий Витальевич Шульгин. Усы у него топорщатся, глаза красные. Оба растрепаны. У Гучкова несвежий воротник рубашки, на Шульгине мятый, изгвазданный пиджак.
Успевший переодеться Терещенко смотрит на коллег с изумлением, Гучков замечает это взгляд.
– Некогда было, – говорит он, поправляя галстук. – Мы ночью ездили к солдатам, утихомиривать. Автомобиль обстреляли. Князь Вяземский тяжело ранен, умирает…
– Едем, Александр Иванович, – просит Шульгин. – Прошу прощения, Михаил Иванович, вынуждены поспешить. Обстоятельства. Не хотелось бы дождаться в сопровождение батальона революционных солдат и лично товарища Чхеидзе.
– Спасибо Керенскому, – невесело улыбается Гучков. – Избавил.
– Неужели все? – спрашивает Терещенко.
Гучков кивает.
– Как банально, да? Ни тебе литавр, ни трубного гласа… Кончается эпоха, друг мой. Мы стоим на пороге нового мира…
Шульгин и Гучков уходят.
Терещенко закуривает и видит из окна, как они садятся в автомобиль, а за ними трогает с места небольшой грузовик с вооруженными солдатами. На груди у солдат красные банты. Машины проезжают мимо зевак, среди которых девушки и юноши, то ли студенты, то ли гимназисты. Молодежь восторженно кричит и машет революционным солдатам. На груди у ребят такие же красные банты.
2 марта 1917 года. Станция Дно. Штабной вагон личного поезда Его Императорского Величества Николая Второго. Ночь
Поезд стоит на путях. У вагонов видны силуэты солдат охранения. Метет снег, но на перроне стоит множество людей – толпа. Это и гражданские, и военные, и женщины, и даже подростки. Толпа колышется и гудит, словно улей.
Внутри вагона тепло и светло.
Император сидит за письменным столом. Он осунулся, постарел, глаза у него тусклые. Перед ним лист бумаги с текстом отречения. Виден заголовок «Высочайший Манифест».
За спиной государя стоят генерал Рузский, граф Фредерикс, дворцовый комендант Войеков.
– Господин Гучков, – говорит негромко Николай Александрович, – хочу вас спросить, будет ли мне позволено после подписания проживать в Крыму.
– Боюсь, что нет, государь, – отвечает Гучков. – Для вашей же безопасности вам придется уехать за границу, а Алексей Николаевич с регентом останутся здесь, в России.
– Это окончательное решение?