– Мы вас поддерживаем, Михаил Иванович, – говорит Милюков. – Но расследование необходимо… Так, товарищи?
16 апреля 1917 года. Петроград. Финляндский вокзал. Поздний вечер
У вокзала толпа людей. Их очень много – человеческой массой заполнена вся площадь перед зданием. Сам вход в вокзал перекрыт солдатами, но и под крышей тоже полно народа, правда, тут публика несколько другая – меньше солдат и матросов, рабочих или бедных горожан. Зато гораздо больше мужчин в пенсне, в приличных пальто, в меховых шапках или фетровых котелках и шляпах. Есть и женщины. Чувствуется, что люди утомлены ожиданием. Кто-то взволнован, а кое-кто раздражен.
В Царских комнатах, зале, предназначенном для встречи царской семьи, возле которого стоит еще одна линия оцепления, словно заключенный по камере, вышагивает Чхеидзе. Комитет по встрече, истомленный долгим ожиданием, сидит на скамьях с постными лицами.
Заглянувший в зал железнодорожник в мундире разводит руками.
– Скоро, скоро, – сообщает он виновато. – Подъезжают. Путь замело. Расчищали!
– Еще час, – говорит Чхеидзе Суханов, – и толпа начнет расходиться.
Тот кивает головой.
– Трудно удержать людей на площади, когда они не знают, кого встречают, – невесело шутит Скобелев.
– У большевистских агитаторов есть чему поучиться, – говорит Чхеидзе. – Люди не знают, кто такой Ленин, но они его ждут. Подумать только, его не было в России 12 лет! На месте Юлия Осиповича я бы ехал в этом же поезде…
– Ну, – подхватывает Скобелев. – Для того чтобы ехать в этом поезде, господину Мартову надо было бы проехаться в том же пломбированном вагоне, а Юлий Осипович у нас фигура высокоморальная, он на сделки с совестью, немцами и Гельфандом не идет… Потому и приедет тем же путем, но только к шапочному разбору… Прагматизм, Николай Семенович, такое же оружие политика, как булыжник – пролетариата. И Мартов этот бой Ульянову проиграл – решение должно приниматься вовремя. Смотрите! Это не Юлия Осиповича встречают. Этот митинг в честь приезда Ленина!
Сквозь стеклянные двери Царских комнат видна толпа на площади, туши нескольких броневиков, застывшие в ней. Огромный прожектор, поставленный большевиками перед вокзалом, раскаленным лучом полосует публику, выхватывая из темноты флаги, транспаранты с лозунгами, лица, острые жала штыков над серыми плечами в шинелях…
Какая-то женщина, глядя на стеклянные двери залы, говорит зло:
– Партийной-то публике приходится ждать на улице… А туда напустили… Неизвестно кого!
В толпе возле этой женщины возникает Терещенко. Он не один, рядом с ним его кузен – Федор. Оба одеты попроще, но видно, что чувствуют себе не в своей тарелке.
– Дурацкая идея, – говорит Михаил брату. – Хорошо, что ты не нацепил на себя офицерскую фуражку… Ближе мы не подойдем, кордоны. Не стану же я предъявлять удостоверение члена правительства.
– Брось, Мишель… – улыбается Дорик. Глаза у него горят, щеки раскраснелись. – Великое время, великие события… Поверь, сидя в Париже, ты бы умирал от скуки! Ну неужели ты не хочешь посмотреть живьем на своего врага?
Дорик достает из-за пазухи серебряную фляжку, откручивает крышечку.
– Брось кукситься! – он протягивает флягу брату. – Ты не рад моему приезду? Раз ты теперь Пинкертон, то тебе без помощника не обойтись!
– Я рад, что тебе все это кажется пинкертонщиной, – отвечает Терещенко, но из фляги отхлебывает, – только за сегодня мы получили предупреждения: одно от английского посольства, а другое от месье Палеолога в связи с приездом Ленина в Россию.
– На фронте, – говорит Дорик, – все проще. Есть враг, и он в тебя стреляет. А ты в него… Еще полгода – и мы додавим швабов. Теперь, когда вы у руля, я в это готов поверить. Наводите порядок в армии, Мишель, а я буду делать самолеты для фронта. «Терещенко-7» – это сила, это совершенно новый принцип! Мы этим летом пустим его в серию! Мы выиграем войну, и такие мелочи, как этот пораженец Ленин, тебя не будут интересовать. Прозит! За нашу победу!
Он тоже отпивает из фляжки.
– Что это? – спрашивает стоящая рядом злая женщина. Это она возмущалась закрытыми дверями Царской комнаты. – Коньяк? Дайте-ка глоточек!
– Да на здоровье! – Дорик протягивает коньяк соседке. – Ура, господа! Ура революции!
Его крик подхватывают. Над площадью несется сначала нестройное, а потом все более громкое «Ура!», «Да здравствует революция!».
Фляга переходит в ее руки, потом в руки к соседу, потом еще к одному – каждый делает глоток, передавая сосуд все дальше и дальше…
16 апреля 1917 года. Перрон Финляндского вокзала