- Мать… - тихо донеслось со дна ямы, так тихо, что Хейман поначалу подумал, что ослышался.
- Что?
- Мать. Отец умер когда мне было пять.
- Тогда понятно, - сказал лейтенант. Ему и в самом деле стало понятно, откуда такая беспомощность Эмилиана. Безотцовщина, материнское воспитание.
- Ты на скрипке не играл? – с усмешкой спросил он.
- Нет, - ответил снизу юноша. – Я писал стихи.
- То же самое, - констатировал Хейман. – В-общем, выбирай сам…
Эмилиан был молод и неопытен, поэтому когда лейтенант неожиданно оборвал фразу на полуслове и прыгнул на него сверху, мальчишка с истошным воплем ужаса нырнул по уши, бурно расплескивая глиняную жижу. Хейман действовал быстро и четко, как и полагается умному человеку, чей обостренный слух вычленил в обычном фоне ночных шумов далекий визг приближающихся снарядов дальнобойной артиллерии. Он быстро провел ладонями по склону ямы, ища пологое место, размокшая глина склизко облепила пальцы. Найдя, Хейман сел, привалившись спиной к склону, убедившись в том, что не соскользнет ниже. Он слишком часто видел, как раненые тонули или замерзали в лужах, не в силах подняться. Втянул голову в плечи и прикрыл ее руками. Первые близкие разрывы слились с последней мыслью – «А ведь китель совсем новый и чистый…».
Земля ходила ходуном, целые пласты мокрой тяжелой земли сходили со стенок ямы ко дну, Эмилиан булькал и пронзительно, по-заячьи вопил от ужаса, Хейман лишь крепче обхватывал голову. Одна часть его сознания выла от ужаса, представляя как прямое попадание разбрасывает по окрестностям лохмотья плоти, только что бывшие лейтенантом Фридрихом Хейманом, тридцати двух лет от роду. Или как близкий разрыв заживо хоронит его в липкой грязи, жадно забивающей ноздри и рот, обрекая на быструю, но мучительную смерть. Другая же часть хладнокровно считала снаряды, оценивая интенсивность обстрела. По всему выходило, что это беглый артналет, скорее беспокоящий, чем направленный против конкретной цели.
Обстрел оборвался так же как стремительно как и начался.
Лейтенант выждал еще минуту, протер глаза и осторожно поднялся на ноги, стараясь не поскользнуться. Вода стекала с него едва ли не водопадом, пронизывающая сырость пробралась в носки, покалывая больные ступни. Где-то под ногами истерически плакал Кальтнер, захлебываясь слезами.
- Я не… не могу… Я не… я не солдат!
Поблизости послышались голоса – солдаты его взвода высыпали из блиндажа. Выделялся пронзительный, визгливый голос Харнье, густ басовито требовал искать лейтенанта. Хейман прислушался. Даже отсюда, из ямы было слышно ровное, низкое гудение, идущее со стороны фронта - словно в огромную бетономешалку загрузили тонну-другую булыжников. Небо в той стороне, откуда доносился шум, мерно пульсировало мутным красноватым заревом.
- Здесь, они здесь! – закричал совсем рядом фельдфебель Зигфрид.
- Не солдат? Это не беда, - сказал Хейман рыдающему Эмилиану. Сплюнул попавшую в рот грязь и закончил. – Сегодня ты им точно станешь.
Анри Годэ провел ладонью по металлу брони своего «TSF». «Радиорено» внешне достаточно сильно отличался от родителя, главным образом, отсутствием башни. Вместо нее корпус венчала угловатая прямоугольная рубка. На самом верху, словно крыша многоярусной пагоды, громоздился широкий цилиндр с многочисленными вертикальными прорезями – наблюдательная башенка. В зареве вспышек, осветивших все вокруг, на боку рубки виднелась надпись белой краской - «Juge». Прямо под буквами тщательно, с соблюдением всех деталей, был выполнен рисунок Т-образной виселицы-«костыля».
Свое прозвище и нелюбовь ко всему британскому Годэ вынес из марта минувшего года, когда распроклятые «колбасники» начали очередное наступление против английского фронта. Из почти четырехсот танков, которыми располагали островитяне, в сражении участвовало менее двухсот, остальные либо встали по техническим причинам, либо бесцельно маневрировали. Но даже эти две сотни действовали разрозненно, контратакуя разрозненно и без плана, неся огромные потери. Машины останавливались от поломок и нехватки топлива, несли потери от вражеского огня, подрывались собственными экипажами, чтобы не достаться врагу. Менее чем за неделю британский танковый корпус потерял боеспособность и фактически прекратил существование. Исполняя союзнический долг и прикрывая разваливающийся на глазах фронт, в бой пошли французы, в том числе и танкисты на старых изношенных машинах, так и не дождавшиеся обещанных новеньких танков с заводов. В схватке за какую-то высоту, название которой Годэ вычеркнул из памяти, английская пехота залегла, оставив его старый «Шнейдер» один на один с немцами. Но французы не отступают, это знает каждый, и последующие сутки оставили Анри много неприятных воспоминаний, больную спину, нервный тик и очень стойкую неприязнь к трусливым «томми». Его товарищам повезло куда меньше… Прочитав рапорт Годэ по итогам боя, особенно пункты об огранизации взаимодействия с пехотой и ремонта подбитых танков, командир группы коротко бросил «прямо судья, которому не терпится услышать лязг гильотины». Прозвище пристало намертво, да Анри и не протестовал – судья так судья.