Так было и в нашем случае. Эти проклятые шкармы почему-то все время вываливались из гнезд. Хорошо еще, что пока они падали в лодку. Но они грозили упасть и в море. Как их поймаешь тогда в темноте? Правда, я скоро определил, почему они вываливаются, - это про- исходило потому, что борт гнилой, но от этого открытия нам не стало "уютнее"...
В довершение удовольствия очень скоро перетерлись веревки, которыми привязывались весла к этим ужасающим шкармам...
Тогда наступила скверная минута. Однако, всегда есть выход. Я нащупал ремни на винтовках. Целая была история снять эти ремни, затем не менее трудно было привязать весла этими ремнями к шкармам. Я это сделал. Вовка тем временем выкачивал воду и ругался. Действительно, есть положения, когда надо ругаться... И прежде всего, надо ругать самого себя за то, что вышли в море, не осмотрев хорошенько шаланды. Поступили чисто по-русски ...
Когда, все было готово, оказалось, что грести почти: невозможно. Ибо ремни по какому-то удивительному упрямству удерживали весло именно так, чтобы его ни повернуть, ни вывернуть. Если бы мы не так сильно ругались, то, пожалуй, заплакали бы с досады.
К тому же подул ветер с берега. Да и берег этот был бог его знает где, его еще совсем не было видно. Если так грести, как мы гребем, надо было бы идти несколько часов. Между тем...
Между тем, на востоке небо подозрительно побледнело. А звезды, огромные, крупные, прогнав куда-то всю мелочь и белесоватые разводы Млечного пути, разгорелись так ярко, как они имеют обыкновение это делать перед рассветом.
Это и был рассвет... Через четверть часа это стало ясным. Итак, положение было такое. До берега несколько миль. Шаланда течет бешено, весла почти не работают. Ветерок, хотя слабый, но противный. При этих условиях высадиться на большевистский берег можно было только через несколько часов, то есть при полном свете дня.
Это было явно невозможно. Поэтому, пустив в море все ругательства, какие можно было изобрести!, мы решились на позорное отступление.
Отступать, но куда? .. Конечно, на Тендру. Правда, придется идти совершенно неопределенное количество времени с этими веслами я с этой течью, но у нас есть некоторые шансы, что мы найдем "Альму". "Алвма" обещала ждать меня некоторое время в море в определенном пункте.
Мы взяли по компасу это направление. Шли, шли, шли, как нам казалось, бесконечно долго. Тупо гребли и обреченно выкачивали ...
Солнце сияло, когда мы, наконец, ее увидели. Да, это была. "Альма", безобразная "шмата", скользящая наседкой... Но как приятно было ее увидеть. Словно дом родной.
"Дым отечества", впрочем, не вился над нею. Еще приятнее было, когда от "Альмы" отделилась какая-то точка и явно стала приближаться к вам с большой быстротой, на глазах увеличиваясь в размерах ... Ясно было, "С.К.4" спешил к нам на помощь. Кто-то там, очевидно, внимательно смотрел в бинокль, если разглядели вас с такого расстояния...
Репатриированные на борт "Альмы", мы решили так: будем высыпаться, а "Speranz'y" в это время починят. В четыре часа вечера мы будем пытать счастье снова, благо "Альма" должна еще побыть в этих водах.
Но когда, отpемонтиpованную "Speranz'y" на талях спустили на воду, вода забила по всем швам.
Ничего не будет... Это ее "С.К.4", когда вчера тащил на буксире, растянул. Ведь, она гнилая ...
Подошел командир "Альмы". Осмотрев, он сказал:
- Если вы непременно хотите покончить с собой, то у меня есть в каюте револьвер. Приятнее и сухо.
Хохол - матрос подошел к борту и уставился на шлюпку... Потом сказал негромко, не обращаясь ни к кому:
- Це сама смерть, - цяя шаланда... - И отошел от борта.
Я понял, что действительно ничего не будет. Я сказал командиру "Альмы", что отступаю. В это время показался аэроплан. "Альма" приготовилась к бою, но оказалось, что это наша "гидра". Единственная, которая была на Тендре. Она вылетала в особо важных случаях.
Зажужжав на все шмелиные напевы, гидра зашуршала по воде недалеко от "Альмы" и затем беспомощно, какими-то самодельными движениями, подползла к борту.
Из авиаторских пеленок вылезла голова, которая оказалась знакомым профилем лейтенанта К.
Оказалось, что "патриот" беспокоится, что сделалось с "Альмой" и с прочими.
Мы немедленно собрались в обратный путь. "Гидра" приготовилась лететь, но ничего не вышло. Вычертив со свирепым рычанием несколько пенных полосок на поверхности моря, мотор окончательно дал понять, что ничего не будет. Тогда решили идти кильватерной колонной: то есть собственно шла "Альма" и буксировала "С.К.4", он буксировал гидру, а гидра - "Speranz'y".
Когда мы подходили к маяку, не скрывавшему на этот раз насмешки, налетели неприятельские "гидры". Начался бой во всех направлениях. Несчастная "Альма" трепетала по всем швам, потому что- то "носовое", то "кормовое" потрясали ее дряхлеющий корпус.
Все это было очень занятно, продолжалось довольно долго и, как водится, никаких последствий не имело: обе стороны разошлись восвояси без потерь.
После неудачной попытки индивидуального действия, т. е. вдвоем с Вовкой и на полугнилой "Speranz'e", я решил вступить на "коммунистический" путь, то есть действовать сообща с другими.
Вечером, 17 сентября, в гостеприимной адмиральской кают-компании был сервирован уютный стоя. Собирались кого-то фетировать, не то Любовь Надежды, не то Надежду Любви...
Увы, мы с Вовкой должны были покинуть "свет и тепло" и пуститься в Черное море.
Таков уж долг солдата:
Вставать от сладких снов
Для распрей и для битв...
("Отелло" Шекспир)
Было две шаланды. Та, другая, шла впереди, и мы видели ее то белым, то черным приведением, в зависимости от перемены галса. Луна делала, эти превращения. Всех нас было на обеих шаландах десять человек. Выла зыбь, но не слишком. Мы шли бесконечно долго. Наконец, берег как будто бы стал угадываться. Но еще очень далеко.
Несколько раз поднимались разговоры о том, "сбивать парус" или нет. Пока одерживало мнение: "Чего обивать! Что ж ты думаешь, его тебе видно, так и он тебя видит".
"Он" - это был большевистский прожектор. Своим циклопским взглядом он водил по морю. В те минуты, когда этот несносный луч набегал на нас, становилось совсем светло... Парус вырастал над шаландой огромной белой птицей... И видны были наши лица, казавшиеся смертельно бледными, с резко прорубленными морщинами.
Это продолжалось одно мгновение, луч проносился дальше, очевидно, не заметив нас.
Если бы он заметил, то остановился бы, держал бы нас под лучом, - сказал кто-то. - Значит, не видит...
И шли дальше. Но, наконец, наступила психологическая точка. Все как-то заволновались разом, отчаянно переругнулись в мать, Христа и в веру, и мнение "сбивать парус" одержало верх.
"Сбили", то есть спустили, говоря по-русски. Рыбаки - те же моряки, и даже моряки par excellence [25]. А посему и они выражаются нечеловеческим языком.
Пошли на веслах.
Нас на шаланде было шесть. Двое отлынивали насчет гребли, в особенности один, самый здоровенный из всех нас. Ругались по сему поводу. Но все-таки шли.
Вдруг кто-то заметил два огонька. Красноватые, еле заметные, они где-то очень далеко мигали над самой водой.
- Это катера!..
Все переполошились. Стали спорить и ругаться. Кто-то возражал, что это не катера.
- Как же не катера!.. (В мать, Христа и веру) вот же бегут они ... вот же бегут по воде!.. Назад!..
- Постой, куда же они бегут?..
- Навстречу друг другу. У них два катера и есть... Сторожевые катера!..
- А почему же, если они бегут навстречу, между ними расстояние не уменьшается?.. Огни, это - костры на берегу ... Какого черта катера с огнями будут ходить?!
- А это что?!!