Хотя какой у них оставался выбор? Из своих размышлений, случившихся сразу после советского разворота в августе, Форин офис заключил, что лучше всего подождать развития ситуации. По словам Сарджента, Россия просто вернулась к своей «исторической национальной политике» и отказалась от своих «интернациональных идей». Главной ее целью теперь был возврат территорий, утраченных в последней войне и прорыв к незамерзающим морям. Молотов пытался заручиться французским и британским молчаливым согласием на аннексию прибалтийских государств (как видел это Сарджент), но столкнувшись с трудностями, обратился за помощью к герру Гитлеру. «Это была опасная игра, — отмечал Сарджент, — потому что один из двух шулеров рано или поздно обыграет другого, а у Гитлера в целом карты были лучше, чем у Сталина».12 У поляков, которые были тогда уже обречены, но еще не знали этого, было более простое объяснение того, что случилось. «Люди на улице, — отмечал британский посол в Варшаве, Кеннард, — которые мало что смыслят в политическом и военном подтекстах, воспринимали эти новости, недоуменно пожимая плечами». «И скажите после этого, что Василий не свинья!» — говорили они.13
Позже, один их клерков Форин офиса, в ответ на частное письмо некой мисс Дж. Ф. Тьюк, озабоченной британской внешней политикой, так просуммировал сложившуюся ситуацию: «Было бы легче всего представить рассматриваемый случай как нашу неспособность отнестись к советской агрессии против Польши так же, как мы отнеслись бы к германской агрессии против этой страны... Вполне справедливо, что наше отношение к советскому руководству диктовалось трусостью — страхом, что они сговорятся с Германией, если мы чем-то рассердим их... Наша политика в отношении Советского Союза была по сути своей аморальна, навязана нам необходимостью и чем меньше мы будем говорить о ней, тем лучше».14 Таково было краткое письмо, с признательностью отправленное мисс Тьюк, а Форин офис наконец, обратился к реалистичной политике, которую Ванситтарт безуспешно предлагал еще с 1934 года.
Но не только дипломатам в Лондоне и Париже приходилось свыкаться с новыми европейскими реалиями; это приходилось делать и некоторым советским дипломатам. Майский, например, был уверен, что англо-франко-советский альянс будет заключен в августе. А вот в том, что выйдет из кульбита его правительства, он вовсе не был уверен, отмечая в своем журнале: «Наша политика явно делает какой-то крутой поворот, смысл и последствия которого мне пока еще не вполне ясны». Ожидая информации из Москвы, Майский наблюдал в Лондоне замешательство и раздражение. Лейбористские политики были просто в ярости: советское руководство предало их основополагающие принципы. «И это пройдет!», отмечал Майский, да и тори восприняли крутой разворот Советов довольно сдержанно. Они даже пытались успокоить разбуянившихся лейбористов.16 Майский ничего не упомянул о британских коммунистах, но и те были не меньше обескуражены советским поворотом. А когда Коминтерн в Москве объявил, что берет новую линию на мир, против «империалистической» войны, британская коммунистическая партия потеряла половину своих членов в Лондоне.17
В высших эшелонах дипломатии это отступничество ничего не значило: советские дипломаты перекладывали ответственность за сложившуюся ситуацию на англо-французов и поляков, на срыв московских переговоров. Это был вполне обоснованный и эффективный аргумент в разговорах с некоторыми французскими и английскими эмиссарами, которые чувствовали вину за проволочки и нерешительные действия на переговорах. Но в основном западное общественное мнение возлагало вину за пакт с нацистской Германией на Советский Союз. Однако сами британские дипломаты вовсе не были так уверены в этом. Луи Фишер, известный американский журналист и историк, ранее «зараженный большевистскими идеями», но потом «разочаровавшийся и лишившийся иллюзий», попросил у британцев эксклюзивной информации для статьи, осуждавшей советскую политику. Галифакс отказал ему, считая, что «левые» едва ли могут быть сильнее лишены иллюзий, и кроме того, «не так уж невероятно, что эти материалы заставят краснеть нас самих...».18 Галифаксу не было нужды так беспокоиться: большинство западных историков до сих пор осуждает за пакт с Гитлером только Советский Союз.
В сентябре события развивались быстро: негодование лейбористов улеглось и лейбористские политики уже скоро стали вновь требовать улучшения отношений с Советским Союзом. Правительство было готово изучить возможности. Не отказывался и Майский. Советский посол работал на улучшение англо-советских отношений долго, усердно, но, может быть, не всегда искренне. Как бывший меньшевик он вообще считал некоторую неискренность существенным условием выживания в большевистской России. Это оказалось особенно оправданным во времена сталинских чисток, когда никто не знал, кого арестуют следующим. За годы работы в Лондоне, Майский завел целую сеть знакомств среди британской элиты. Осенью 1939 года он использовал любую возможность встретиться с наиболее влиятельными представителями этой широко раскинутой сети. Целью его было рассеять британскую враждебность в отношении нацистско-советского пакта и советской оккупации восточной Польши.