После захвата Советами Восточной Польши, Даладье вызвал к себе Сурица, чтобы заявить протест. Была ли это оборонительная акция, обусловленная нежеланием отдавать Германии часть польской территории, или это была акция, согласованная с Германией? Собирался ли Советский Союз аннексировать украинские и белорусские территории? Каковы вообще были советские намерения? Действовал ли СССР в союзе с Германией, или по собственной инициативе? Даладье потребовал у Сурица сообщить в Москву, что Франция и Британия намерены вести войну до конца. «Я не собираюсь подчиняться предостережениям разных лавалей и фланденов». И опять, как и в разговоре с Жаннени, солгав Сурицу о переговорах в Москве, Даладье добавил — без сомнения, чтоб выглядеть еще большим миротворцем, — что французское правительство все-таки заставило поляков дать право на проход войск, но было слишком поздно. Несколькими неделями позже, после того как Даладье произнес речь, в которой отвергал мирные предложения нацистов, все услышали как он сказал: «Не я написал эту речь. Это слишком тяжело. Я хочу единственной вещи: остановить все это». Клемансо любил повторять, что для того, чтобы руководить во время войны, нужно быть «мужиком с яйцами» — des couilles.27 А Даладье их не имел.
В дни, последовавшие за советской оккупацией Восточной Польши Суриц сообщал, что французское правительство намерено придерживаться сдержанной позиции и даже отговаривает польское правительство в изгнании от объявления войны Советскому Союзу. «Люди типа Манделя» склонны были видеть в советских действиях в Польше проявление чисто русского, даже традиционно царского стремления защиты национальных интересов, которое в итоге одолеет и Гитлера. Однако это не производило впечатления на Молотова и наконец он дал Сурицу инструкции передать Даладье, что «оскорбительный тон его вопросов» относительно Польши не делает ему чести и даже не заслуживает иного ответа, чем тот, который уже передан Майскому для Галифакса.28
Среди членов британского правительства тоже можно было найти, людей, разделявших «манделевские» воззрения. Хотя Советский Союз не собирался ничего делать для англичан ради их beaux yeux (красивых глаз), все равно его действия в Восточной Европе не совсем расходились с британскими интересами.29 Черчилль, в то время первый лорд адмиралтейства, признал это в своей хорошо известной и часто цитируемой речи от 1 октября: хотя Британия и рассчитывала на нечто иное — иметь своими союзниками и Польшу, и Советский Союз, — так или иначе русские армии все равно сейчас стоят в Польше и блокируют продвижение нацистов на восток. А понять все противоречия советской политики сложно. «Россия — загадка, — гласило знаменитое черчиллевское высказывание, — но к этой загадке наверняка есть ключ». Этим ключом была расчетливая политика «русского национального интереса». «С интересами безопасности России не может согласовываться то, что Германия хочет утвердить себя на берегах Черного моря, или ее желание опустошить балканские страны...».30 Это была, по сути, позиция Майского, только повторенная вкратце министром военного кабинета. Посол все время надеялся, что его усилия не пропадут даром и, похоже, его надежды начинали оправдываться. После скандала в начале войны, когда Британия отказалась поставлять оборудование, заказанное Советским Союзом, в начале октября британское и советское правительства заключили бартерное соглашение: советский лес за британскую резину и цинк.31 Торговля всегда была хорошим способом улучшить политические отношения.
6 октября Черчилль пригласил Майского в адмиралтейство на одну из своих обычных ночных встреч. Черчилль изложил свой взгляд на англо-советские отношения: они были напряженными и двигались в основном взаимной подозрительностью. Британское правительство подозревало, что Советский Союз заключил военный альянс с нацистской Германией. Черчилль в это не верил, но такие подозрения были распространены не только в политических, но и в правительственных кругах. С другой стороны, он признавал, что Советский Союз подозревает Британию во всякого рода махинациях на Балтике и на Балканах, и это оказывает свое влияние на отношения между двумя странами. Черчилль легко согласился с тем, что переговоры о заключении трехстороннего пакта были плохо организованы. «Но прошлое, есть прошлое», заключал он. Сам будучи «больше заинтересован в настоящем и будущем». Потом Черчилль обратился к известному рефрену, известному еще со времен англо-советского сближения в середине тридцатых годов, но как-то в последнее время не употреблявшемуся. Основные интересы Советского Союза и Великобритании, сказал он, ни в какой области не конфликтуют между собой и их можно быстро привести в соответствие. Пока некоторые «сентиментальные» либералы и лейбористы «могут пускать слезы» по поводу советского протектората над странами Прибалтики, он лично желал бы видеть их скорее под советским, нежели под немецким контролем. «Сталин играет сейчас большую игру и играет ее счастливо. Он может быть доволен. Однако я не вижу, почему мы должны быть недовольны». Черчилль еще некоторое время продолжал в том же духе, потом спросил, что думает по этому поводу Майский. Посол уклонился от ответа, во всяком случае так следует из его отчета, только спросил, говорит ли Черчилль от имени правительства. Черчилль в общем подтвердил это.32