18 сентября, через два дня после того как Чемберлен вернулся из Берхтесгадена, генерал Жозеф Виемен, начальник штаба французских военно-воздушных сил, представил Даладье весьма неутешительный и пессимистичный отчет о состоянии французской авиации. В августе он посетил Германию, где его немецкие коллеги устроили внушительную демонстрацию своей мощи, которая оказала на генерала устрашающее влияние, чего они, собственно, и добивались.80 С этими пессимистическими выкладками, все еще звучавшими у них в ушах, Даладье и Бонне отправились в Лондон встретиться с британцами.
Даладье, как и полагалось, начал с возражений, потом вполне согласился с уступкой чешских территории. Таким образом, англичане и французы договорились призвать чешское правительство отдать ту часть своей территории, которая была заселена преимущественно немцами. Новость распространилась быстро. Фирлингер сообщал из Москвы:
«Французскую политику рассматривают здесь как открытое предательство. Это мнение подавляющего большинства дипломатического корпуса. Потемкин говорит, что Бонне продемонстрировал себя в Лондоне как величайший трус и разглагольствовал только о слабости французской авиации и неспособности Советского Союза помочь нам. Личное мнение Потемкина сводится к следующему: франко-советский пакт потерял всю свою значимость. Похоже, завтра Советы объявят Бонне лжецом».
Договор с Францией «...не стоил двух пенсов», едко замечал Майский.81
Литвинов обвинил Бонне в обмане 21 сентября в своем выступлении в Лиге Наций, где изложил предложения, сделанные Пайяру и Кулондру в Москве.82 Двумя днями позже он еще раз прояснил советскую позицию на встрече в Женеве с Вильсоном и лордом Эдвардом де ла Уорром, лордом-хранителем печати. Согласно отчету Литвинова, англичане ограничились обычными вопросами о том, что намеревается делать Советский Союз. Литвинов, весьма рассерженный этим, ответил, что он уже все сказал в своей речи двумя днями раньше. Французским и британским официальным лицам требуется, видимо, немало отваги, — многословно продолжал Литвинов, не в силах успокоиться, — чтобы без конца осведомляться о намерениях Советского Союза, в то время как их правительства предпочитают игнорировать СССР и не считают нужным даже информировать его в тот момент, когда решается судьба Европы. Теперь Литвинов хотел знать, что собираются делать Франция и Британия. Когда де ла Уорр все же стал настаивать на своем желании узнать, какие военные операции планирует советское правительство, Литвинов ответил, что эти вопросы лучше обсудить с генеральным штабом, но, во всяком случае, Советский Союз не собирался выступать раньше, чем это сделает Франция, «в особенности после того, что произошло за последние дни». Де ла Уорр в частном порядке информировал Литвинова о расколе в британском кабинете, и сказал, что Даладье и Бонне повели себя вроде бы более решительно. Однако Литвинов был настроен скептически: «Последние, в особенности, Бонне, заняли в Лондоне более капитуляционистскую позицию, чем Чемберлен». И все же он не оставлял надежды подвигнуть англо-французов проводить более решительную политику.83 Только такая политика в сочетании с более твердой позицией Советского Союза (в отдельной телеграмме, посланной в тот же день, Литвинов рекомендовал советскому правительству объявить частичную мобилизацию, может быть, совместно с Францией) могла стать сдерживающим фактором. События зашли слишком далеко, чтобы Гитлера можно было испугать одними совместными заявлениями; требовались более жесткие меры, и в самое ближайшее время.84
Но никакие усилия Литвинова уже не могли остановить безрассудную колесницу капитулянтства, хотя уже собственная бешеная скорость почти сбросила ее с рельсов. 21 сентября чешское правительство сдалось под англо-французским натиском и согласилось уступить часть своей территории Германии. В том случае, если бы Чехословакия не поступила так, французы и британцы просто грозились бросить ее на произвол судьбы. Мандель и Рейно за спиной у своего правительства уговаривали Бенеша сопротивляться, но без всякой пользы. 22 сентября Чемберлен вновь поспешил в Годесберг с хорошими вестями для Гитлера, но обнаружил, что фюрер лишь ужесточил свои требования и обещал начать войну еще до конца сентября, если Чехословакия тотчас же не согласится на полную немецкую оккупацию Судетской области.