Литвинов сообщил Майскому о провале миссии. Дело усугубило, отметил Литвинов, опубликование сообщения ТАСС, которое «сильно испортило настроение англичан, да и наше тоже».83 Это коммюнике включало место, где говорилось, что дискуссии касались и вопросов международной политики. Когда Кадоган узнал об этом в Лондоне, он немедленно телеграфировал Сидсу, что пассаж о политических дискуссиях крайне нежелателен и должен быть устранен, хотя ТАСС уже распространило коммюнике. Теперь рассчитывать было не на что, кроме как на резко отрицательную позицию Кадогана, которая могла только усилить раздражение и подозрительность со стороны Советского Союза.
По приказу Литвинова Майский отправился в Форин офис объясняться. По словам Кадогана, это была прискорбная ошибка, и он очень сожалел, если у советского правительства сложилось превратное впечатление. Майский прекрасно понимал, что Кадогану не могло понравиться, когда министр внешней торговли вступает в обсуждение политических вопросов, тем более что основной целью Хадсона было именно обсуждение торговых, а не политических вопросов. «Мне бросилось в глаза, — сообщал Майский, — что Кадоган говорил о данном инциденте с несколько необычным для него волнением и что имя Хадсона он произносил с явным раздражением. По-видимому, Кадогана возмущало, что человек торгового ведомства, да еще "выдвиженец" Ванситтарта (с которым у него не очень хорошие отношения), тоже хочет "лезть в политику"». Проще говоря, Кадоган «не прочь поставить ему палку в колесо». Майский сообщил Кадогану, что инцидент произвел на Москву неблагоприятное впечатление; и не из-за того, что кто-то попытался придать себе больший политический вес, а прежде всего потому, что такие люди как Галифакс, Ванситтарт и сам Хадсон слишком подчеркивали политическую важность миссии. И вообще, это вмешательство Кадогана создавало впечатление «какого-то диссонанса».85
Она на самом деле имела место, эта несогласованность в работе британского правительства. Чемберлен, как и Кадоган, насколько это было возможно, вообще не хотели иметь дела с Советским Союзом. А сигналы Майскому от Ванситтарта, Хадсона и даже Галифакса предназначались, видимо, только для советских ушей; они никак на были отражены в отчетах Форин офиса. И еще Майский недооценил застарелой вражды между Кадоганом и Ванситтартом. Ван — это «беспримерный осел», записал в своем дневнике Кадоган: «Я не использовал в свое время все возможности, чтоб избавиться от него, но теперь я понимаю, что должен был» (курсив сохранен как в оригинале).86 А вот как Литвинов писал об этом Сурицу: «Миссия Хадсона результатов не дала, да мы их и не ожидали, и сама цель миссии не была ясна ни нам, ни вероятно, самим англичанам».87 Ванситтарт имел ясное понятие о том, что требовалось и был, должно быть, больше всех огорчен провалом. Но он не мог противостоять Чемберлену и даже Кадогану.
8Из-за польского нежелания участвовать в четырехсторонней декларации Чемберлен пытался найти иной способ решения вопроса, однако Форин офис даже не счел нужным информировать об этом Майского или Литвинова. По сути, Чемберлен просто хотел держать Советский Союз как можно дальше от дел, чтобы не раздражать Польшу. Однако Галифакс предупреждал, что было бы неразумно создавать у советского правительства «мнение, будто мы отталкиваем их в сторону». Меньшинство в кабинете тоже выступало в пользу улучшения отношений с русскими, потому что они являлись единственной стратегической силой, способной сдержать нацистскую Германию.88
29 марта случилось широкоизвестное событие, о котором именно поэтому всегда упоминают мимоходом; Ян Колвин, берлинский корреспондент «News Chronicle», передал в Форин офис информацию, в которой говорилось о неминуемом нападении Германии на Польшу. В ходе обсуждения возможных мер, которые требовалось предпринять, Кадоган предложил предоставить Польше британские гарантии, которые заставили бы германских агрессоров серьезно задуматься. Чемберлен и Галифакс согласились и 31 марта о таких гарантиях было объявлено в палате общин.89 Информация Колвина в итоге не подтвердилась, однако гарантии были уже даны.