А смотрите, что было у нас. В начале войны танк КВ был почти неуязвим. Нов 41-й танковой дивизии из 31 танка КВ на 6 июля 1941 г. осталось всего 9: 5 подбили немцы, еще 5 отправлены в тыл на ремонт, а 12 были брошены экипажами из-за неисправностей, которые некому было устранить. В 10-й танковой дивизии в августовских боях были потеряны 56 из имевшихся 63 танков КВ. Из них 11 подбиты в бою, 11 пропали без вести, а 34 — брошены экипажами из-за технических неисправностей. Не немцы нас били, мы сами гробили себя «гением» своих танковых стратегов.
Тухачевский истощал страну в колоссальном усилии военного строительства (он ведь требовал 50 тыс. танков для своих «танковых корпусов»), но все его «начинания» закончились для народа великой катастрофой 1941 г. и страшными потерями. Немцы строили не танки, а танковые корпуса, а мы — дорогостоящие трофеи для них.
Смотрите. Если бык 1939 г. построили не 15 тысяч легких Т-26 и плавающих танков, а хотя бы вдвое меньше, то на сэкономленных площадях, за счет экономии металла и двигателей, можно было выпустить более 8 тыс. самоходно-артиллерийских орудий, тягачей, вездеходов, ремонтных машин. При этом даже с оставшимися семью тысячами танков мы бы превосходили всех своих соседей, вместе взятых.
Самым дешевым танком у немцев был Рг.38(1), его ведь чехи строили — рабы, холуи. Он стоил 50 000 марок. А бронетранспортер 86 Щг 251, который кроме двух членов экипажа брал еще 10 человек десанта или установку 320-мм реактивных снарядов, или миномет и 66 мин, или на нем устанавливали 75-мм пушку, или много чего еще, — этот бронетранспортер стоил всего 22 500 марок, то есть был дешевле более чем вдвое. Поэтому если бы мы вместо танков БТ (очень дорогих) строили бронетранспортеры, то на высвобожденных мощностях смогли бы их произвести минимум 20 тыс. единиц.
Вот в этом случае мы действительно имели бы 50 танковых (или механизированных) дивизий, способных оказать немцам достойное сопротивление. И если бы Тухачевский создавал такие соединения, тогда — да, тогда он в танковых войсках что-то понимал бы.
Но вместо этого он плодил гигантские, громоздкие, перенасыщенные бронетехникой, недоукомплектованные пехотой и артиллерией, неповоротливые и почти неуправляемые «танковые корпуса», обреченные на разгром при первом же столкновении с серьезным противником.
Как тут не вспомнить беседу Сталина с авиаконструктором А.Н. Яковлевым и горькие слова вождя в адрес «старых специалистов», которые «завели страну в болото». Предложив Яковлеву быть откровенным и говорить прямо, Сталин с тоской произнес: «Мы не знаем, кому верить...»
Все это относится и к нашим убогим генералам, советским и нынешним, так и не оценившим открытия, сделанного Н.И. Махно и СМ. Буденным еще в годы Гражданской войны, — зато его оценили немцы, заимствовав идею своего блицкрига.
Наша убогая военная мысль в области тактики шла от знаменитого суворовского: «Пуля — дура, штык — молодец!» Но А.В. Суворов придумал эту присказку для солдат, чтобы они не боялись сбли-шться с противником на штыковой удар. И только! На самом деле Суворов никогда не был противником огневого боя. Наоборот, он неустанно требовал от солдат учиться точно и быстро стрелять. Учиться даже самостоятельно, для чего в мирное время не жалеть личных денег на покупку достаточно дешевых пороха и свинца. Более | ого, на каждый бой он выделял на солдата по 100 патронов, которые просто невозможно было полностью использовать при тогдашнем юмпе прицельной стрельбы.
Но для русской и советской теоретической военной мысли эта присказка про штык имела и имеет статус закона, как бы ни совершенствовалось оружие.
Немцы видели бой по-другому, предпочитая уничтожать противника преимущественно огневыми средствами, а пехотой атаковать уже подавленную оборону, занимать местность и собирать пленных. В их Полевом уставе так и разъяснялось: «Наступление есть продвижение огня вперед». Огня, а не штыка! Для дополнительной безопасности пехоты перед атакой вражескую позицию утюжили танки, своим огнем не давая поднять голову пулеметчикам и стрелкам противника.
У Махно и Буденного не было танков, но они быстро стягивали к месту намеченного прорыва огромное количество пулеметов на тачанках, которые и подавляли огневые точки неприятеля в момент атаки. Вот это — быстрое сосредоточение огня в нужном месте и атака пехоты в условиях, когда противник не может вести по ней ответный огонь, — и было позаимствовано немцами для своего блицкрига.
Конечно, это только идея, а в реальных боях и немцы вынуждены были атаковать неподавленного противника, и советским генералам удавалось удачно подавить вражескую оборону. Но принципиально разные подходы к ведению боевых действий обусловили и разную подготовку войск, и заказ разного оружия. То, что для немецкой тактики было достоинством, для советской — недостатком.
Возьмем, к примеру, нашу и немецкую винтовки той войны: Мосина и Маузера. Их тактико-технические характеристики — калибр, вес, дальность стрельбы и т. д. — почти одинаковы. Но разлет пуль от точки прицеливания — кучность стрельбы — у этих винтовок разный. В снайперском исполнении (с тщательно обработанным каналом ствола) валовыми патронами винтовка Мосина на расстоянии 500 м может уложить 10 пуль в круг диаметром 50 см, а «маузер» на том же расстоянии — 60 пуль в эллипс 44 х 28 см. То есть, если один и тот же снайпер на расстоянии в 500 метров прицелится точно в центр груди противника, то из немецкой винтовки он попадет безусловно, а из нашей может и промазать, так как, независимо от его мастерства, пули нашей винтовки отклонятся от точки прицеливания на 25 см, а пули немецкой — всего на 14 см. При прицельной стрельбе на большие дальности немецкая винтовка существенно превосходит нашу. Как видите, внедрена немецкая тактическая идея — противника надо уничтожать издалека, и из винтовки Маузера это сделать легче.
Снайперы объясняют ухудшение кучности стрельбы из винтовки Мосина тем, что у нее тугой спуск (стрелку трудно определить момент выстрела) и прямая шейка приклада (у немцев «пистолетный» приклад). Кроме того, у «трехлинейки» излишне утяжелен ствол (более толстый).
В 1930 г. винтовка Мосина модернизировалась, но все указанные недостатки, легко устранимые и даже удешевляющие производство, начальником вооружения РККА, будущей «жертвой сталинизма» Уборевичем, были сохранены. Почему? Потому что по советской тактической доктрине винтовка Мосина предназначалась не только для стрельбы, но и для штыкового боя. При ударе о каску противника прямой приклад не расколется, как «пистолетный», тугой спуск застрахует винтовку от случайного выстрела, а толстый ствол не погнется при ударе штыком.
Немецкая винтовка превосходила нашу при стрельбе, а наша превосходила немецкую как пика и боевая дубина (немцы свою пехоту штыковому бою не учили, он в их тактике не был предусмотрен).
И эта тактическая идея висит над нашей армией по сей день. Давайте вдумаемся в репортаж из Чечни, помещенный в журнале «Солдат удачи»: «Капитан сообщил мне, что на чеченских операциях с обеих сторон чрезвычайно возросла роль ручных пулеметов и снайперских винтовок. Причем популярностью пользуются ротные пулеметы ПКМ, а РПК-47 и РПКсерьезным оружием не считаются».
Но ведь ротный ПКМ — это не ручной, а станковый пулемет под винтовочный патрон с ленточным питанием. У немцев в ту войну был единый пулемет МГ-34, позже модернизированный в МГ-42, но когда его использовали в качестве ротного, то ставили на станок, устанавливали оптический прицел, и тогда МГ мог вести огонь на большие дальности, даже с закрытых позиций. И ПКМ именно такой пулемет — он предназначен для уничтожения противника издалека, хотя, в отличие от немецкого МГ, и не имеет на станке маховичков точной наводки и автомата рассеивания пуль по дальности.
Но читаем дальше: «Причем станками 7ТЗ Степанова они (пулеметчики ПКМ. — Ю.М.) не пользуются, не применяют и оптику, чтобы как можно больше облегчить оружие для свободы маневра... пулеметчики, будучи перегруженными, избегают надевать бронежилеты» (немудрено, ведь ПКМ и без патронов весит 15 кг).