— Лучше всего об этом сказала Мария, — вдруг сказал кто-то.
Они оглянулись и увидели усталого сухощавого человека в белом халате, накинутом на темный штатский костюм.
— Ткань времени начинает колебаться в месте разрыва, — продолжил тот. — Не всякому дано это чувствовать. Так значит, это именно вы. Здравствуйте. Я господин Тамм. Георг Тамм.
Они назвали себя.
— Из какого вы отдела «Анэнэрбе»? — спросил Тамм, оглядывая их.
Но Бочкарев уже был готов к подобному вопросу. И знал, что ответит Ванник.
— Мы боевые офицеры, подчиняемся напрямую начальнику штаба ресхфюрера.
— Вы не знакомы с нашей работой? С техномагическими аппаратами и проектом «Колокол»?
— Частично.
— Я так и думал. Ничего, сейчас каждая рука в помощь. Идите за мной.
Тамм пошел в обход второго диска, мимо гудящих агрегатов, открыл, с усилием потянув на себя, одну из металлических дверей на стене, не оглядываясь, вошел в коридор.
— Простите, — догнал его Ванник. — Я хотел бы прояснить ситуацию. Какие указания вам дали насчет нас?
Тамм, казалось, был поглощен совсем другим.
— Присмотреть, чтобы вы не совали нос, куда не следует, — отмахнулся тот. — Но вас без пропусков и так никуда не допустят. И вообще, в мой круг обязанностей не входит опека и слежка. Тем более, когда до запуска «Колокола» на полную мощность осталось всего ничего.
Они поднялись каменной лестницей на второй, затем третий этаж, вступили в другой коридор.
На дверях висели указатели: «Врил», отдел такой-то. На некоторых – знаки рун.
Коридор ломался, поворачивал, ветвился, Тамм уверенно вел их за собой, не оглядываясь.
За очередным поворотом они увидели на стене большой плакат. На границе света и тени стояла, повернувшись боком, обнаженная девушка, слегка изогнувшись в спине и запрокинув руки за голову. Необычайно длинные распущенные волосы почти касались пола. Тонкая, ладная девушка с маленькой грудью. Полная молодости, силы, женственности и удивительной притягательности. Далекая от всего земного, погруженная в переливы темноты.
Над девушкой на белом фоне распростер крыла нацистский злобный орел, а внизу плаката располагалась надпись: «Новая Империя».
Бочкарев не мог отвести взгляд и запнулся. Тамм оглянулся на звук, бросил взгляд на плакат, затем на Бочкарева, после чего усмехнулся.
— Наша Сигрун. Правда, хороша?
Метров через несколько на стене висел еще один плакат: другая девушка в белых одеждах, с ангельскими крыльями за спиной стояла с протянутыми вперед руками, приподняв голову и прикрыв глаза в наслаждении. Над девушкой в сиянии блестели черные слова, выведенные готическим шрифтом: «Германская земля», а чуть ниже – «Новая Швабия».
«Как же мы пропустили вот это? — подумал Бочкарев. — Целый мир, взращенный под прикрытием бронированных танковых армад и нескладных ревущих пикировщиков «Штука». Мы сражались с армией, не думая, что в недрах Рейха зреет подобное – адская смесь науки, искусства, обладающая даже некой красотой. Ведь это самое страшное – когда Зло красиво. Нет большего ума, чтобы бороться против кривого и уродливого Кощея, покрытого к тому же каким-то лишаем и паутиной. А вот когда напротив тебя девушка, милая и чистая, с ясными, широко открытыми невинным глазами… и пусть ее ладони в крови, и дымится еще горячее от крови лезвие – способен ли ты поднять на нее руку?
Мимо них прошел низенький человек с раскосыми глазами и широким лицом, в эсесовской форме, которая висела на нем мешком. Калмык? Бурят? Что они тут делают?
Тамм тоже оглянулся на человечка, и, будто угадывая их вопрос, произнес:
— Это тибетцы, которых направил Далай-Лама вместе с первым аппаратом. Я тоже первое время никак не мог привыкнуть. Но они оказали нам неоценимую услугу, помогли разобраться в механизме. Разумеется, мы затем все переработали, убрали ненужный декор, вычленили суть. А главное, наша физика помогла нам понять принцип действия и затем развить его в «Колокол».
Тамм замедлил шаг, чтобы они поравнялись с ним.
— Только подумайте: в тридцать шестом я едва не улетел в Нью-Йорк. Мне казалось, что Энштейн и его теория объясняет все, еще немного, и мы создадим всеобщую теорию Универсума. И какой парадокс: Энштейн завяз в попытках объяснить квантовые парадоксы, а наша физика, физика, в сущности, динамического эфира, сделала прорыв, о котором вся прежняя наука не может и помыслить!
Тамм снова ускорил шаг:
— Тут недалеко, господа. Я оставлю вас на попечение моего помощника, Карла Хабсмеера.
Через десяток метров он отворил дверь в просторный кабинет, залитый, как и все тут, ярким белым искусственным светом.
— Прошу вас. Карл, займитесь нашими гостями. И, будьте добры, пригласите Сигрун, вот этот лейтенант, похоже, оператор.
Она оказалась такой же, как на плакате. Невысокой, тонкой, стройной, с вздернутым носиком и длиннющими волосами, опускающимися до самого пола. Волосы были перехвачены у затылка, получалась точно такая же распущеная коса, как на плакате. Но обнаружилось и другое. Она старательно и демонстративно не замечала Бочкарева, даже когда говорила с ним, словно подчеркивала: они – не ровня, между ними непреодолимый барьер. И взгляд отводила, смотря на чашки с кофе, теперь уже с самым настоящим, на бутерброды с маслом и пластинками желтого сыра, на белые стены и неудобные диваны с подушками из черной кожи. Куда угодно, но только не ему в глаза, словно чувствовала, что они разных миров.
А голос у Сигрун был нежным, чересчур нежным при ее деловитости и энергичности. И приятным.
— Значит, вы никогда не участвовали в проектах «Анэнербе» или «Врил»?
— Нет.
— В вашем роду были медиумы или ясновидящие?
— Я не уверен. В детстве слышал что-то такое о своей бабушке, но… нет, не уверен.
— Расскажите, про ваши ощущения. Здесь и на «Герхарде».
Она молча слушала, кивая головой. Рядом пил кофе, постукивал пальцами по белой фарфоровой чашке штурмбаннфюрер Карл Хабсмеер с красными от бессонницы глазами. Молчал сбоку Ванник с полузакрытыми глазами.
— У вас есть гражданская специальность? Вы получали высшее образование?
За Бочкарева молниеносно ответил Ванник, прикрывая мгновенное замешательство лейтенанта Кёллера.
— Лейтенант посвятил свою судьбу армии и СС, я полагаю, это заменяет любое образование.
Сигрун промолчала, а Карл Хабсмеер сменил ритм постукивания.
— Хорошо. Пусть заполнит вопросник Кунца, нужно знать его психологическую устойчивость.
— Да, мадам, — кивнул Хабсмеер.
Сигрун поднялась и вышла, не прощаясь, а ими занялся Келлер. Принес несколько листов с вопросами, затем, посмотрев на оберштурмбаннфюрера Шаубергера, еще одну. Зевнув, налил себе еще одну чашку кофе и извлек из нагрудного кармана пластинку из фольги с запрессованными в ней кругляшками.
— Второй день без сна, — пояснил он, присаживаясь к ним на диван, — сейчас все озверели, торопят и торопят. Не желаете?
— Что это? — спросил с недоверием Шаубергер. — Стимулятор?
— Это препарат Д-12. Он лишен недостатков десятки, и, тем более, Д-9. Правда, дозу не следует превышать.
— Нет, благодарю. Хотя, дайте одну, похоже, нам предстоит бурная ночь, а армейские препараты никуда не годятся.
— Без этого сейчас не получается, — согласился Хабсмеер, — впрочем, осталось менее суток, а потом уже отдохнем. Отоспимся, примем ванну. Да, горячая ванна на час, и чтобы никто не донимал с расчетами и перепроверками!
— Беспорядок полнейший, — вставил Ванник, пряча таблетку в упаковке в свой карман. — Главное – в спешке не пороть горячку.
Хабсмеер вяло кивнул.
— Например, зачем уничтожили «Герхард» и «Елену»? Я до сих пор возмущен – потратить столько средств и времени на них, чтобы потом уничтожить.
Хабсмеер запрокинул голову на спинку дивана и прикрыл глаза.
— Не только их. Но это очевидно – сейчас есть вероятность, что объекты попадут в руки противника. А через неделю, когда война окончится, мы переведем «Ханебу» и «Врил» в серийное производство. И перейдем, наконец, в нормальные лаборатории и исследовательские центры. Я например, мечтаю о Ривьере. Голубая гладь Средиземного моря из окна, теплое майское солнце, и бокал «Шато Петрус» урожая двадцать девятого года. О-о, это терпкое сочетание вкуса слив и трюфелей!