Солнце накрыло своим сиянием поросшие лесом холмы, влажные, набухшие весенние поля, деревеньки с высокими шпилями соборов, затопило почти летним теплом, обещанием долгого и тихого мирного лета. Обещанием спокойного и светлого будущего, которое почти свершилось, почти сотворилось усилием миллионов людей, бессонными бдениями у карт, изнуряющим трудом, кровью и надеждой. Чистой надеждой, что оно, это грядущее придет. И в безгрешном свете этого будущего война, казалось, уже находилась на излете, съеживалась, прятала свою ужасающую личину.
Но тут вдруг вновь раздвинулось уродливое черное лицо и стало неопределенно и пугающе. Тревожно и мрачно. А затем, словно подтверждая прежнюю её силу, появились два низко летящих, непривычно громких, ревущих самолета необычной конструкции. Без винтов, с двумя цилиндрами под крыльями и вытянутыми дымными следами за собой. Самолеты пронеслись над полем и, резко взмыв в верх, исчезли из вида.
Ванник, сидевший рядом с Бочкаревым, проговорил:
- Новые Мессершмиты. Знакомы?
- Не очень, - задумчиво ответил тот.
Как-то совсем по-другому все выходило. Не так, как казалось еще вчерашним утром. Словно время свернулось, закрутилось и, попутав все указатели и направления, привело к нежданной развилке, которой тут и быть совершенно не должно!
Фронт, огромный, напористый, готовящийся к последнему броску, к окончательному удару, полурасслабленное житье во время стратегической паузы, и вдруг особая группа НКГБ, которой командует не кто-нибудь, а генерал, вдруг необычное и непонятное оружие, новый противник, загадочный и страшный этой своей новизной...
- Знаете, что самое удивительное, Сергей Николаевич?
А еще было непривычно это обращение к нему по имени отчеству. Приятно, но непривычно. В тех нечастых случаях, когда к нему обращались генералы, они использовали исключительно официальное обращение, иногда используя для смягчения разнообразные и затейливые средства великого русского языка. А тут вдруг генерал обращался к нему, как к товарищу, с уважением, даже несмотря на разницу в звездочках на погонах.
- Откуда у них берется подобное? - Бочкарев не рискнул ответно назвать генерала Михаилом Александровичем. – В последнее время у них, в самом деле, много чего появилось. Самолеты эти. Фаустпатроны... гадкая штука. Автоматы новые, штурмгеверы.
- Если бы только это. Нет, они так далеко шагнули, что оторопь берет. Но не это я имел ввиду. Самое ужасное, что они верят в Гитлера, верят в свою Германию. Искренне и честно. Солдаты, ученые, конструкторы, инженеры, все поголовно. Понимаешь?
- Оболванены, вот и верят.
- Скажешь, оболванены! Оболваненным такое вот не дается, - Ванник кивком головы указал на почти расплывшийся следы от исчезнувших самолетов. – Нет, не все так просто. Потому как сражаемся не мы, а наше право на собственный мир и вера. Вера в будущее. И какая крепче окажется, честнее, правильнее - та и победит. Не оружие - а вера и идеалы.
Затем Ванник неожиданно спросил по-немецки
- Так ты говоришь, знаешь немецкий?
- Яволь, герр генерал, - ответил Бочкарев.
- Где учился? – Ванник не переходил на русский. – Расскажи подробно.
Пришлось рассказывать, хотя подробностей много и не набиралось. Про соседей, три семьи немецких коммунистов, пробравшихся в Советский Союз после краха Веймаровской республики, про долгие их рассказы об Интернационале и будущем, когда не станет государств — только одно, свободное и без границ.
К ним беззвучно подошел капитан Потапов, встал в сторонке, но генерал жестом пригласил его присесть рядом.
- Что?
- Ничего, никаких следов, - ответил Потапов. – Место, кстати, удобное. Движение небольшое, за час – не более пяти машин. Можно выдвигаться.
- Значит, так, - произнес Ванник. - С нами тебе идти нельзя.
- Товарищ ген...
- Отставить. Рассуди: в этом районе ночью произошел бой, а следом появляется офицер с явным следом от пули. Нет, рисковать нельзя.
- Но как же вы...
- Давай подумаем, что можно придумать для него.
- Для него? – Потапов недоверчиво посмотрел на Бочкарева. – А чего для него придумывать?
- Главное - документы. По-немецки говорит сносно, акцент не сильный, сойдет за диалект. И комплекции одной с тобой, твоя форма на нем висеть не будет.
- Товарищ генерал, ведь завалим же дело! Он при первом разговоре себя выдаст!
- Не думаю. Это же разведчик! С немцами на короткой ноге, все их привычки знает. Знаешь, капитан?
- Знаю, - усмехнулся Бочкарев.
- А это мы сейчас проверим, - насупился Потапов и на чистейшем немецком засыпал Бочкарева вопросами – словно азартный забияка-спорщик, пытающийся доказать собеседнику, что тот никогда не служил в армии. Звания, должности, содержание книжки солдата. Полевая жандармерия. Части СС, их отличие от Вермахта.
- Погоди-ка, - изредка встревал Ванник, - это не главное, он и не обязан знать.
- Хорошо, - утомился через десяток минут Потапов. – Вы же видите, многое не знает. Напоследок - в чем заключается честь немецкого солдата?
- А вот это, - встрял Ванник, убирая крохи веселья, которые проступили в его взгляде во время этого разговора, - сам расскажешь ему. А еще – все, чего он не знает.
- Рассказать – расскажу, - безрадостно согласился Потапов. - Но ведь сами говорили, документов на него нет.