Роберт Кеннеди боролся за то, чтобы быть достойным отца и своих старших братьев. Ему не довелось участвовать во Второй мировой войне, и он всегда восхищался военными, «людьми войны». В 1960 году на вечеринке в Джорджтауне его спросили, кем бы он хотел стать, если бы мог начать жизнь сначала, и он ответил: «Парашютистом». Ему не хватало легкости и обаяния, присущих старшим братьям. Однако он понимал, как должен использовать телевидение обаятельный президент. Наняв — впервые за всю историю Белого дома — советника по средствам массовой информации, он фактически сделал Кеннеди первым «телевизионным» президентом. Джон, мало понимавший в телевидении, выглядел естественно, поскольку был прост, раскован, остроумен и обладал красивой улыбкой. Его младший брат Бобби, прекрасно разбиравшийся в телевидении, выглядел на телеэкране ужасно — неуклюже и напряженно, как, впрочем, и в жизни. Джон часто посмеивался над серьезностью Бобби, называя его «Черным Робертом». Теперь, когда мы знаем, как все обернулось, легко может показаться, что Бобби, рассудительный и в то же время скованный, всегда выглядел человеком, которого ждет жестокая участь. «Рок был вплетен в твои нервы», — писал о нем Роберт Лоуэлл.
Бобби был искренне религиозным человеком, набожным католиком, верным и преданным мужем. Он любил детей. В тех ситуациях, когда другие политики улыбались, глядя на младенцев, или принимали заученные позы в окружении детей, Бобби всегда выглядел так, словно хочет играть с ними. Дети, вероятно, понимали это и чувствовали себя рядом с ним легко и свободно.
Как случилось, что человек, который превозносил войну, желал стать парашютистом, участвовал в «холодной войне» и даже санкционировал прослушивание разговоров Мартина Лютера Кинга, поскольку боялся, что тот связан с коммунистами, — как же он стал героем поколения 60-х и «новых левых»? Был момент, когда Том Хейден предполагал отменить планируемую в Чикаго демонстрацию, если на выборах будет выдвинута кандидатура Бобби.
В 1968 году Роберту Кеннеди исполнилось сорок два года, но выглядел он значительно моложе. За восемь лет до этого Том Хейден подошел к нему во время съезда демократической партии в Лос-Анджелесе и без долгих церемоний представился; когда же разговор был закончен, главное впечатление Хейдена состояло в том, что Кеннеди кажется очень молодым. Может быть, именно поэтому мальчишеская кличка Бобби прилипла к нему. Это был именно Бобби, который во время предвыборной гонки в конце тяжелого дня выглядел так, будто ему двенадцать лет и он готов приступить к вечернему ритуалу поедания большой миски мороженого.
Кеннеди был одержим идеей самосовершенствования и, вероятно, в то же время пытался найти себя. Он носил с собой книги, чтобы учиться. В какой-то момент это был «Греческий путь» Эдит Гамильтон (после этой книги он стал читать сочинения греческих авторов, в первую очередь Эсхила). Некоторое время он увлекался Эмерсоном. Пришел и черед Камю. Его пресс-секретарь Фрэнк Манкевич сожалел, что у него было мало времени для общения с политиками на местном уровне, но зато он часами болтал с литераторами, такими как Роберт Лоуэлл, которого он хорошо знал.
Несмотря на занятость в связи с избирательной кампанией, он жаждал встретиться с поэтом Алленом Гинзбергом. Он с уважением слушал, как косматый поэт высказывает свое мнение по поводу употребления наркотиков. Поэт спросил у сенатора, курил ли тот когда-нибудь марихуану, и получил отрицательный ответ. Они говорили и о политике — о возможных союзах между «властью цветов» и «Властью черных», то есть между хиппи и чернокожими борцами. Когда тощий Бобби провожал коренастого бородатого поэта до двери своего офиса в сенате, Гинзберг достал губную гармонику и в течение нескольких минут пел мантру. Кеннеди подождал, пока Гинзберг закончит, и спросил: «А что это означает?»