Мой взгляд лихорадочно блуждал, пока не остановился на пачках сигарет за ее спиной. Кивнув в их сторону, сказал:
– Можно мне пачку вон тех сигарет.
Она молча повернулась, взяла сигареты и бухнула на прилавок пачку «Космоса» – черную как ночь.
– Сколько с меня?
– Пятьдесят.
На миг я застыл. Пятьдесят чего? Рублей? Копеек? В какой-то жуткий момент мне показалось, что она назвала цену моей жизни. Но потом, конечно, понял – копеек.
Монеты с глухим звуком упали на прилавок, и сигареты скользнули в мой карман. Теперь осталось самое сложное – ради чего я, собственно, и пришел.
Я выдохнул, собрал остатки смелости и заговорил, стараясь, чтобы голос звучал уверенно:
– Можно от вас позвонить?
– Нет, – коротко отрезала она.
– Просто… сестра родила на днях, – соврал я так нагло что сам чуть не поверил. –Не представляю, как она там. А из дома позвонить не могу. Телефон сломался.
Она прищурилась, как бы разглядывая меня через линзу, способная проявить любой обман. Ее голос стал еще холоднее:
– Езжай в роддом.
Я быстро накинул следующий слой лжи:
– Так ее должны были сегодня выписать… ну, пожалуйста, всего один звонок. Я недолго. Могу заплатить. Только скажите, сколько?
Женщина уперлась в меня тяжелым взглядом, и я услышал, как она раздраженно сопит. Я ожидал самый худший вариант, начиная от трехэтажного мата в мой адрес, заканчивая появлением в ее руках охотничьего ружья, чье дуло будет наставлено в мою наглую физиономию. Дуло, черное, как воронка небытия, сверкнуло бы в тусклом свете. Ладно, с ружьем, это я, конечно, фантазирую. Наконец, женщина молча кивнула в сторону двери в подсобку.
– Даю тебе три минуты. Денег не надо.
– Спасибо!
Я проскользнул в приоткрытую дверь, стараясь не шуметь, и оказался в тесной, зажатой между стенами комнате. Чахлая сороковатная лампочка старалась разогнать темноту. Воздух здесь был пропитан запахом мокрого картона. Вдоль одной из стен возвышался массивный деревянный стеллаж, нагруженный ящиками и консервами. На другой стороне подсобки красовался красный телефонный аппарат на изрядно обшарпанном столе.
Столешница была покрыта толстым стеклом, под которым скрывались листы документов – отчеты, таблицы, ведомости… Я медленно провел рукой по стеклу, прежде чем достать из кармана салфетку. Посмотрев номер Анны, осторожно поднял трубку, как будто боялся потревожить тишину. Барабан телефона защелкал, когда я набирал номер.
Три гудка. На четвертом в трубке раздался голос. Грубый, резкий, с оттенком жесткости и дисциплины.
– Слушаю.
Словно в милицию попал. Хотя, стоп. Отец Ани был милиционером…
– Здравствуйте. Аню можно к телефону? – слова давались с трудом. Чувствовал себя мальчишкой, который звонит однокласснице, чтобы сделать вид, что это из-за уроков, а не из-за того, что влюблен.
– Кто спрашивает?
Голос с той стороны был отточенным, твердым, будто протянулся по проводам прямо из милицейского кабинета.
– Сергей. Одногруппник. По поводу завтрашнего зачета… – соврал я, стараясь, чтобы голос прозвучал ровно.
– Одну минуту.
Шорох. Затем где-то вдалеке послышался его окрик: «Анна! Подойди к телефону! К тебе… друг». Последнее слово он произнес так, что было не по себе. То ли насмешка, то ли скрытая угроза. В ответ где-то за кадром пробился ее голос, теплый, знакомый, слова были неразличимы.
Я успел подумать, что он сейчас вернется к телефону и скажет: «Она занята. Перезвоните позже». И это было бы хуже всего. Сердце на мгновение застыло, затем раздался недолгий шорох, и я услышал ее голос.
– Алло.
– Привет, это Сергей. Узнали? – произнес я.
Через трубку я почувствовал, как Аня замялась, а ее щеки, наверняка, вспыхнули, будто обожженные ледяным ветром.
– Вы с ума сошли звонить в такое время! – ее голос сорвался на шепот, приглушенный. Так и представилось, что она прикрыла трубку рукой. – Отец дома!
– Извините, не знал. А вы не рады, что я позвонил?
Наступила короткая пауза, во время которой я лишь слышал ее дыхание. Затем она мягко произнесла:
– Вообще-то… рада.
Я обернулся. На мгновение мне показалось, что продавщица слышала каждое слово. Мой разговор с Аней точно не выглядел как беседа с сестрой – тем более недавно родившей. Наша манера говорить: это официальное «вы» было слишком странным, слишком чужим. Я пожал плечами, пусть слушает.