***
Тьма сгущалась медленно, но люди не уходили. Они оставались там, словно приросшие к половицам, к стенам, к самому воздуху этой проклятой дачи. И я знал, чувствовал нутром, что это не просто случайные бродяги, заглянувшие на огонек. Они здесь надолго. Как минимум до рассвета. А может, и дольше. Что мне со всем этим делать, я пока что еще не решил.
Пришлось устраиваться на ночлег. Когда сумерки окончательно окутали землю, я нашел в доме старый, затхлый матрас. От него пахло плесенью и мышами. Сверху накинул одеяло, тонкое и драное, как половая тряпка. С этим нехитрым грузом я отправился на чердак. Скрипучие ступени деревянной лестнице, приставленной к стене, стонали под моими ногами.
На чердаке, под маленьким окошком, затянутым паутиной, я и устроил себе временное убежище. Рядом, на пыльный пол, положил кусок ржавой арматуры. Нашел в сарае, среди старого хлама. С этой железякой в руке становилось немного спокойнее. Как в детстве, когда под кроватью прятался от ночных кошмаров, держа в руках плюшевого мишку. Только сейчас мишка был стальным и холодным.
Дверь на чердак запиралась изнутри. Какой-то шутник приделал сюда шпингалет, а вот снаружи не было даже ручки. Захлопнешь дверь – и все, ты заперт. Именно это меня и устраивало. Внизу, в доме, было опасно. Незваные гости могли в любой момент заявиться в дом, решив, что он хорошее место переждать ночь. А в нем я – спящий, беззащитный, как новорожденный. Пуля в лоб и дело с концом. Или нож под ребро. Для них это, наверное, как комара прихлопнуть.
А на чердак вряд ли кто полезет. Кому охота шастать в этой темноте, полной пыли и пауков? Пусть остаются внизу, в своем логове. А я здесь, наверху, в относительной безопасности. Надеюсь. Потому что где-то глубоко внутри, под ложечкой, поселился страх. Страх липкий и холодный, как могильная земля. И этот страх шептал мне, что ночь будет долгой. Очень долгой. И что рассвет может и не наступить. Никогда.
Я тихо щелкнул шпингалетом, запер дверь и перебрался на матрас. Я привалился спиной к шершавой деревянной стене, слушая. Снаружи царила тишина, такая густая и плотная, что казалось, ее можно потрогать. Тишина, в которой каждый шорох, каждый скрип казался ударом грома. Только изредка, где-то под полом, раздавалось тихое шуршание. Мышь. Или что-то похожее на мышь. Что-то, что скреблось и копошилось в темноте.
Запах старых газет, пыли и мышиного помета въелся в ноздри. Сначала он казался невыносимым, но уже через час я почти перестал его замечать. Знаете, так бывает, когда привыкаешь к зубной боли – она никуда не девается, просто отступает на задний план, напоминая о себе лишь изредка, острой, колющей вспышкой. Вот и запах стал частью этого места, частью этой ночи, частью меня самого.
Если бы сейчас был горячий чай, крепкий и сладкий, и банка тушенки, разогретая на маленькой спиртовке… тогда, пожалуй, можно было бы сказать, что день удался. Но ни чая, ни тушенки, конечно же, не было. Только холод, пыль и гнетущая тишина. И еще голод. Он скребся внутри, словно еще одна мышь, только гораздо более настойчивая и требовательная. Желудок урчал и подвывал, напоминая, что его давно не кормили. Он требовал свою долю, свою жертву.
Я решил, что сон – лучшее лекарство от голода. По крайней мере, на какое-то время. Лег на жесткий матрас, положив под голову скомканное одеяло. Закрыл глаза, пытаясь отогнать навязчивые мысли. Но они лезли в голову, как тараканы, напоминая о том, что происходит вокруг.
Заснуть получилось не сразу. Сознание цеплялось за каждую мелочь, за каждый шорох. Но потом, когда усталость взяла свое, меня словно вырубило. Провал в черную, беспросветную бездну.
Днем это место казалось мертвым, выпотрошенным. Но ночью… ночью оно оживало. Не в хорошем смысле, нет. Как оживает старая рана, начиная гноиться и пульсировать от боли.
Меня разбудил звук. Свист. Беспилотник. Машина смерти. Он кружил где-то рядом, совсем близко от моего укрытия, будто вынюхивая добычу. Пролетел несколько раз, зависая на мгновение, а потом так же внезапно исчез, растворившись в ночной тьме, оставив после себя лишь гулкое эхо и ощущение липкого, ледяного страха.