Выйдя из магазина, я держал в руках бумажный сверток с новой одеждой. Морозный воздух щипал лицо, но я почти не замечал этого. В ближайшем дворе нашел подъезд, поднялся на последний этаж и переоделся во все новое. Старую одежду оставил там же, сложив аккуратной стопкой на подоконнике. Сунул сережки в карманы нового пальто.
Глянул на часы. 15:39. Выходя из подъезда, я поправил на голове шапку-ушанку, убрал уши. Затем направился к остановке. Желтый автобус ехал по обледенелой дороге, тяжело дыша на каждом повороте. Внутри было тихо, только шелест шин и редкие всхлипы двигателя нарушали звенящую зимнюю пустоту. Полупустой салон казался слишком просторным для своих пассажиров – каждый из них был словно в своем пузыре, отгороженный от всех невидимой стеной.
Я сидел у окна, смотрел на улицу и пытался ощутить это самое чувство – то самое, что люди называют духом Нового года. Чувство, которое почему-то всегда кажется чем-то призрачным, ускользающим. Поначалу мне казалось, что это бесполезно, но потом… потом оно пришло. Осторожно, как легкий шорох, как холодный воздух, что просачивается в щели.
Праздник был здесь. Я чувствовал его. Не в ярких огнях и украшениях, как у меня дома. Здесь не было гирлянд, свисающих с каждого окна, не было неоновых вывесок, истекающих кислотным светом. Здесь не было пластиковых Санта-Клаусов, которые ухмыляются, как демоны в костюмах. Ничего этого здесь не было. И все же он был. Он был в морозном воздухе, в легком скрипе снега под редкими шагами, в узорах на окнах, что оставил ветер. Праздник скользил по ветвям деревьев, кружился вместе с вихрями снега, проникал в щели между домами, застывая там, как тень.
Не то, что у меня дома. Там Новый год пихали тебя прямо в лицо, как горячий, расплавленный сахар. На каждом шагу – гирлянды, вывески, Санты, скидки. Из каждого экрана – улыбающиеся лица, слишком яркие, ровные. Силиконовые. Они говорят тебе, что это Новый год. Улыбайся. Радуйся. Танцуй. Пей. Но что-то ломается внутри, когда тебе пихают праздник в рот до такой степени, что он начинает казаться ядом.
Слишком много вкуса убивает вкус. Слишком много праздника убивает праздник. Ты уже не хочешь праздновать. Ты хочешь напиться, чтобы забыть этот липкий, кричащий праздник, который лезет в глаза, ужи, в мозг. Чтобы навсегда вычеркнуть из памяти очередной прошедший дерьмовый год.
А здесь, на этих улицах, все было иначе. Праздник не кричал. Он был холодным, тихим, пронзительным. Он не улыбался тебе, но разве что слегка. Он смотрел прямо в душу и дышал вместе с тобой. Он ощущался в самих костях. Как тогда, в детстве, когда предчувствие Нового года начинало бродить в крови за две недели до того, как часы отбивали двенадцать. Помните? Вот оно волшебство – настоящее, живое, и я оказался в его гуще. Это не пластиковый, не силиконовый Новый год. Это был тот самый, с хрустящим снегом под ногами и ледяным воздухом, из-за которого щеки пылали огнем.
Ее подъезд. Ее этаж. Часы показывали 15:55. Постучал. Глухой звук разнесся по лестничной клетке. За дверью послышались шаги – быстрые, торопливые. Она.
Щелчки замка. Дверь распахнулась, и Аня юркнула в подъезд, прикрывая за собой дверь. В темно-зеленом платье, черных колготках и домашних тапочках. Накрашена, волосы – уложены. При полном параде. Внизу у меня все стало наливаться тяжелой ртутью.
Спустились на пролет между этажами. Неловкое молчание. Надо как-то начать. Я запустил руку в карман, сжал в кулаке серьги.
– Хорошо выглядишь, – сказала она. – Как будто у тебя сегодня самолет. Это так в Москве одеваются?
– Нет, – усмехнулся я. – У вас в Армавире.
– Твой синяк прошел.
– Это просто пудра. Гематома спала, но под глазом все синее, как в детской раскраске. Ты тоже хорошо выглядишь.
Аня застенчиво отвела взгляд.
– Спасибо.
Сжал серьги еще сильнее. Сейчас. Достал, раскрыл перед Аней ладонь.
– С Новым годом!
Она уставилась на них, впала в ступор.
– Ой, Сереж… не надо было… – пролепетала.
– Нормально. Не знал, что тебе еще подарить.
Аня осторожно взяла серьги, и стала рассматривать.
– У меня никогда не было сережек…
– Все когда-то бывает в первый раз.
– Спасибо тебе огромное! Только… только у меня для тебя ничего нет. Неловко-то как!
– Ничего и не нужно. Это не главное.
Насмотревшись вдоволь, Аня сжала серьги в ладошке и опустила руку. Бросила взгляд в окно, в глазах промелькнула тень. Я не смог распознать, что это. Печаль? Стыд?