Минутная стрелка равномерно передвигалась по циферблату, отсчитывая оставшееся ему время.
Секунды бежали.
Жизнь — смерть!.. Жизнь — смерть!..
Положение не изменялось…
Камов вспомнил о ждущих его друзьях. Как сильно они волнуются сейчас!
Он ясно представил себе всех троих. Белопольский, более хмурый, чем всегда, ходит по обсерватории — от пульта управления к двери и обратно.
Мельников стоит у окна, с тревогой всматриваясь в горизонт, — не покажется ли вдруг знакомая белая машина?
Пайчадзе, внешне спокойный, поминутно смотрит на часы. Ему никогда не изменяет привычная выдержка, но Камов знает, что никто так не беспокоится за него, как этот верный, испытанный друг.
Шесть часов… Остался один только час…
Камов опускает голову на руку. В усталом мозгу настойчиво звучат последние услышанные слова, как горький упрек: «Будьте осторожны, Сергей Александрович!»
В обратный путь!
2 января 19.. года.
Последний день нашего пребывания на Марсе оказался самым тяжелым днем из всех проведенных на этой планете.
Очень трудно рассказать всё, что нам пришлось пережить и перечувствовать, но мой долг сделать это…
Около полудня я вышел проводить Камова в последнюю экскурсию на вездеходе. Сергей Александрович был в прекрасном настроении.
— Не скучайте! — шутливо сказал он, садясь в машину.
Вездеход ушел…
Я вернулся на борт корабля. Белопольский сидел возле лежавшего на постели Пайчадзе. Тут же стояла и радиостанция.
Я ушел в свою лабораторию и стал приводить ее в порядок. Надо было подготовиться к отлету. Заодно я решил исполнить просьбу Камова и проявить пленку аппарата Бейсона. Сергей Александрович просил на это разрешения американца, и тот с очевидной неохотой, но согласился. Он сказал только, что пленка вся пустая, — он сделал всего два снимка. Но Камова интересует именно второй снимок, на котором, по рассказу Бейсона, должен быть заснят момент нападения зверя на Хепгуда. Была ли это такая же «ящерица», какую мы убили, или какой-нибудь другой, неизвестный нам обитатель Марса? Если другой, то как он выглядит?
Проявив пленку, я убедился, что нападение на командира американского корабля совершила именно «ящерица». Этот жуткий снимок получился очень хорошо. И зверь и его жертва вышли, как говорят кинооператоры, «первым планом».
Закончив свои дела в лаборатории, я вернулся к обоим астрономам. Они беседовали о чем-то, не относящемся к Марсу и нашему пребыванию на нем. От Камова еще не поступало никаких сообщений.
Я подошел к окну и стал смотреть на хорошо уже знакомую картину марсианской пустыни. День был ясный и совершенно безветренный.
В четырнадцать часов десять минут Камов сообщил, что поворачивает в обратный путь. Он просил через час, дать радиомаяк, так как намеревался вернуться другой дорогой.
Час прошел, и Белопольский включил микрофон. Произошел короткий разговор, из которого я не забыл ни одного слова.
Сергей Александрович сообщил поразительную новость, что им обнаружены какие-то скалы. При этих словах Пайчадзе даже сел на постели от охватившего его волнения. Скалы на Марсе!..
— Наконец-то! — прошептал он.
Камов сказал, что хочет выйти из вездехода, чтобы обследовать свою находку и собрать образцы. Пайчадзе попросил его быть осторожным, и Камов как-то поспешно прекратил разговор. Возможно, что он опасался дальнейших уговоров.
Когда раздался звук выключенного микрофона, Арсен Георгиевич неожиданно вскочил на ноги. Белопольский укоризненно покачал головой.
— Нет оснований для беспокойства, — сказал он.
— Знаю, — ответил Пайчадзе.
— Зачем же так волноваться?
— Этого не знаю, но волнуюсь.
В этот момент я вдруг вспомнил только что проявленный снимок — голова Хепгуда в пасти зверя — и невольно сказал:
— А если «ящерица».
Никто не отозвался.
В обсерватории наступило тягостное молчание. Пайчадзе, забыв предписание Камова лежать до самого момента старта, медленно ходил по узкому пространству между пультом и дверью в коридор. Иногда он останавливался и долгим взглядом смотрел на радиостанцию. В эти минуты у него было такое выражение, будто он хотел попросить приемник заговорить. Белопольский слишком часто смотрел на часы, что выдавало его скрытое волнение.
«Ждите меня через два часа», — сказал Камов.
Проходил час за часом, но от него не поступало никаких известий. Белопольский несколько раз включал микрофон, но ответа не было. Контрольная лампочка горела ровным светом, указывая, что на вездеходе станция включена и работает.
— Если бы был второй вездеход, — сказал Пайчадзе, — я отправился бы по следам Сергея.
— Если бы у нас даже был второй вездеход, — ответил Белопольский, — то вы всё равно никуда бы не отправились.
— Почему?
— Потому что я не разрешил бы вам этого. В отсутствие Сергея Александровича я отвечаю за вас и за наш корабль.
Пайчадзе ничего не сказал на это. Он мельком взглянул на заместителя командира звездолета и стал ходить быстрее.
— Вы бы лучше легли, — сказал Белопольский.
Против всяких ожиданий, Арсен Георгиевич послушно исполнил его совет. Он лег и вплоть до восьми часов не произнес больше ни одного слова.
Мучительно тянулось время. Я ни на секунду не отходил от окна, до боли в глазах всматриваясь в ту сторону, откуда должен был появиться вездеход. Моментами мне казалось, что я вижу на горизонте его белый корпус; сердце начинало стучать частыми ударами, но проходила мгновения — и всё исчезло бесследно.
Прошел назначенный самим Камовым час его возвращения. Вездехода не было. Контрольная лампочка на радиостанции по-прежнему горела, и это было, пожалуй, мучительнее всего.
Что там случилось? Где Камов? Что заставило его покинуть вездеход на столь долгое время?..
«Жив ли он?» — невольно приходил на ум страшный вопрос.
Шло время… Я боялся взглянуть на часы. Осталось совсем немного.
«Звездолет должен взять старт точно в назначенную минуту, что бы ни случилось», — настойчиво звучит в ушах голос Камова. И ответ Белопольского: «Обещаю вам это».
Как решится Константин Евгеньевич исполнить свое обещание?..
Я знал, что он вынужден будет решиться. Недостаточная скорость корабля делала нас пленниками графика. Звездолет не мог задержаться на Марсе. Это привело бы к гибели всей экспедиции. Если Камов не явится вовремя, Белопольскому ничего не останется, как только лететь на Землю без него. Как ни ужасна гибель товарища, но губить остальных членов экипажа и этим самым нанести тяжелый удар всему делу звездоплавания было бы совершенно бессмысленным.
В обсерватории царила полная тишина. Каждый из нас замкнулся в себе, боясь заглянуть в глаза другого, чтобы не прочитать в них своей невысказанной мысли.
Первый не выдержал и нарушил молчание Белопольский. Он вдруг вскочил и стремительно подошел к окну. Несколько минут он пристально вглядывался вдаль странно неподвижными, застывшими глазами. Крупные капли пота блестели на его лбу.
Что переживал сейчас этот человек, которому выпала судьба произнести страшное слово? Он был заместителем командира звездолета, а сейчас его единственным командиром. Ему предстояло дать команду, равносильную смертному приговору отсутствующему товарищу: «В путь!»
Он обернулся сказал очень тихо:
— Осталось двадцать минут!
Я вздрогнул всем телом. Пайчадзе не пошевельнулся. Мы оба ничего не ответили.
— Приведите сюда Бейсона. — Белопольский обращался ко мне.
Привести Бейсона… Так вот кому придется заменить на корабле Камова! Мы вернемся на Землю вчетвером, как и прибыли сюда.
Я открыл дверь каюты и сказал:
— Идите за мной!
— Корабль улетает с Марса? — спросил американец.
Я ему ничего не ответил.
Всё это время я старался не смотреть на часы, но теперь не мог оторвать от них взгляда. Я видел, что Пайчадзе тоже смотрел на них. Стрелка неуклонно и, как мне казалось, очень быстро приближалась к цифре восемь.