Он родился 4 июня 1867 г в родовом имении шведских баронов Маннергеймов на юго-западе Финляндии, недалеко от Турку. Прадед будущего маршала, Карл Эрик Маннергейм в 1807 г. возглавлял делегацию, которая успешно провела в Санкт-Петербурге непростые переговоры об условиях перехода Финляндии от Швеции к Российской империи. Отец будущего маршала, барон Карл Роберт Маннергейм женился на Элен фон Юлин — дочери шведского промышленника (вероятно, немецкого происхождения). В их семье родилось семеро детей. Родным языком Карла и Элен был шведский, но, желая дать детям блестящее европейское образование, они постоянно разговаривали с ними на английском и французском языках. На родной и привычный шведский разрешалось перейти лишь по воскресеньям! Финский язык будущий маршал и президент Финляндии выучил уже в зрелом возрасте как иностранный и говорил на нем с заметным акцентом до конца своих дней (его мемуары были написаны на шведском и переведены на финский). Дворянское звание и родовое поместье отнюдь не обеспечили юному Карлу Густаву безбедного существования: его отец, разорившись в пух и прах на неудачных коммерческих операциях, в 1880 году уехал с любовницей в Париж, бросив семью без средств к существованию. Не выдержав такого потрясения, в следующем году умерла мать, и 14-летний мальчик остался фактически сиротой. Родственники пристроили Карла Густава в кадетское училище скорее всего потому, что обучение и содержание там было бесплатным.
Из кадетского училища в Хамине будущего маршала выгнали за безобразное поведение и самовольные ночные походы в город. В 1887 году, выучив за один год русский язык, Карл Густав поступил в престижную Николаевскую кавалерийскую школу в Петербурге. В столице империи высокий, красивый, разнообразно одаренный отпрыск шведского баронского рода сделал головокружительную карьеру. Через два года после окончании военной учебы в 1891 г. он был зачислен в элитный лейб-гвардии кавалерийский полк, и на церемонии коронации Николая II в 1896 г. Маннергейм гарцевал верхом во главе торжественной процессии. Как и положено блестящему аристократу, Маннергейм был большим знатоком и ценителем породистых лошадей. Эта страсть, а также и широкие связи в высшем свете позволили Густаву Карловичу (именно так его имя писалось в России) в возрасте 30 лет получить высокую должность в управлении царских конюшен. Он лично закупал скаковых лошадей для царской семьи и даже удостоился в связи с выполнением этих поручений аудиенции у германского императора Вильгельма. Когда началась Русско-японская война, Маннергейм добился отправки в действующую армию. С японского фронта лейб-гвардии ротмистр вернулся в чине полковника. В 1906 г. Генеральный штаб поручил барону Маннергейму возглавить секретную экспедицию, которая должна была под видом этнографических исследований изучить китайско-тибетский театр военных действий. Экспедиция продолжалась два года, а после ее успешного завершения Маннергейм был удостоен аудиенции у российского императора, которая вместо установленных 20 минут продолжалась более полутора часов. Начало Первой мировой войны Маннергейм встретил в звании генерал-майора и должности командира лейб-гвардии Его Величества Варшавской кавалерийской бригады, в 1916 году, уже в звании генерал-лейтенанта, он командует конным корпусом в армии Брусилова.
В общей сложности 30 лет шведский барон прослужил верой и правдой в русской армии. Вероятно, его можно назвать русским генералом на тех же основаниях, по которым в многонациональной Российской империи русскими считались полководец Багратион, мореплаватель Крузенштерн, писатель фон Визин, языковед Даль, художник Левитан, министр Витте. В любом случае, генерал Маннергейм был ничуть не менее «русским», нежели член ЦК партии большевиков И. Джугашвили (Сталин). Глубокая, искренняя и непреходящая ненависть Маннергейма к большевикам не имела ничего общего ни с финским шовинизмом, ни, тем более, с какой-либо формой русофобии. Да и о какой русофобии можно было говорить, принимая во внимание национальный состав большевистского руководства, составленного по большей части из евреев, грузин, поляков, латышей, венгров…
Портрет Маннергейма стал бы гораздо более привлекательным по меркам XXI века, если бы мы могли сказать, что только глубокие демократические убеждения генерала отвратили его от тоталитарной идеологии и практики коммунизма. Но это будет неправдой. Глубокая неприязнь, которую Маннергейм испытывал к российским большевикам, а затем к германским фашистам, была не чем иным, как естественным со стороны блестящего аристократа неприятием беззаконной власти разнузданной черни. По своим политическим взглядам барон Маннергейм был скорее сторонником «просвещенной» конституционной монархии, нежели парламентской демократии, а «свобода», о которой он часто говорит в своих мемуарах, понималась им (на наш взгляд) как свободно взятая на себя обязанность аристократической элиты заботиться о благе общества. Так, как она (элита) это благо понимает. Но вот именно готовности к активному и, если потребуется, жертвенному исполнению аристократией своего долга перед Родиной и не увидел Маннергейм в охваченной революционным безумием России. Его попытки организовать русских офицеров для отпора волне солдатской анархии наткнулись на стену равнодушия и трусости. В декабре 1917 г. Маннергейм уезжает (как оказалось, навсегда) из России. В Финляндию он приехал, «освободившись» от всего движимого и недвижимого имущества, с русским ординарцем и портретом Николая II, каковой портрет неизменно стоял на его рабочем столе. Ознакомившись с положением дел в стране, Маннергейм пришел к обнадежившему его выводу: «наша страна обладала более широкими возможностями для спасения культуры и общественного строя, чем Россия. Там я наблюдал только отсутствие веры и пассивность, на Родине же я ощутил неизбывное стремление людей сражаться за свободу» [22].
Правительство Свинхувуда поручило русскому генералу Маннергейму создать (практически на пустом месте) регулярную армию. которая могла бы противостоять финской и российским отрядам Красной гвардии, и шведский барон взялся за это дело, вложив в него весь свой огромный военный опыт и страстность недюжинного характера. Один из приказов Маннергейма (отданный по иронии судьбы 23 февраля 1918 г., в день, который в Советском Союзе будет назван «Днем Советской армии») звучал так: «…Ленинское правительство, которое одной рукой обещало Финляндии независимость, другой послало свои войска и своих молодчиков завоевывать, как они сами объявили, Финляндию обратно и кровью подавлять с помощью нашей Красной гвардии молодую свободу Финляндии… Нам не нужно принимать, как милостыню, землю, принадлежащую нами связанную с нами кровными узами, и я клянусь именем финской крестьянской армии, главнокомандующим которой я имею честь быть, что я не вложу меча в ножны, прежде чем законный порядок не воцарится в стране, прежде чем все укрепления не будут в наших руках, прежде чем последний ленинский солдат и бандит не будет изгнан как из Финляндии, так и из Беломорской Карелии…» [37].
Еще один важный для нас момент — это старательно тиражируемый советской (да и постсоветской) историографией тезис о германофильстве Маннергейма и якобы решающей роли немцев в подавлении «пролетарской революции» в Финляндии. Происхождение этого мифа более чем понятно — таким образом перекидывался «мостик» из 1918-го в 1941 год, и вынужденный союз социал-демократической Финляндии с гитлеровской Германией (о причинах, содержании и последствиях которого пойдет речь в части 2) представлялся как естественное продолжение «антисоветского курса ставленника финской буржуазии на союз с германским фашизмом». Фактически же первым и единственным условием, которое Маннергейм, принимая на себя в январе 1918 г. командование белой армией Финляндии, поставил перед главой финляндского правительства Свинхувудом, заключалось в том, что правительство ни в коем случае не будет обращаться к Германии за военной помощью в подавлении красного мятежа. Когда же выяснилось, что правительство Свинхувуда не выполнило своего обещания и за спиной главнокомандующего обратилось к немцам, Маннергейм добился по меньшей мере того, чтобы немецкие войска были переданы под его командование. Вот как он описывает эти события в своих «Мемуарах»: «Первой моей мыслью было подать в отставку. Если Сенат обманул меня, то он не мог требовать, чтобы я и дальше продолжал исполнять свои обязанности… Постепенно у меня созрело новое решение… Взвесив все „за“ и „против“, я решил остаться на своем посту и постараться в будущем придерживаться лояльного сотрудничества с Сенатом… 5 марта я отправил генерал-квартирмейстеру Германии Эриху фон Людендорфу телеграмму… В первую очередь немецким частям сразу же после высадки на территорию Финляндии следовало подчиниться финскому верховному командованию… В случае принятия этих условий, говорилось в конце телеграммы, я могу заявить от армии Финляндии, что мы приветствуем в нашей стране храбрые немецкие батальоны и готовы выразить им благодарность от лица всего народа…» [22].