Но с другой стороны, если бросить небольшой ретроспективный взгляд на нашу историю, то можно увидеть, что почти все реформаторы, или люди, что-то менявшие в нашей истории, выходили из недр предыдущей власти, а не приходили со стороны. Поменять всю элиту разом так же нереально, как «все собрать и поделить». На самом деле гораздо реальнее было бы, если бы эта элита, осознав тупиковость нынешнего пути, а на то она и элита, чтобы чуть раньше других это осознать, сама поменяла вектор развития. В уже существующей элите достаточно много вполне ответственных и квалифицированных людей, которые могли бы выбрать такой эволюционный путь.
Если вновь вернуться к делам тысячелетней давности, то замечательным примером таких решений может стать история с князем Владимиром, когда он пошел воевать в Камскую Булгарию. У него в союзниках были новгородцы, которыми руководил Добрыня Новгородский, впоследствии ставший прототипом Добрыни Никитича в русских былинах. И когда они одержали победу над камскими булгарами, Добрыня, как пишет летописец, «осмотрев пленников, глубокомысленно отметил, что они носят сапоги, и сказал Владимиру: они не захотят быть нашими данниками, пойдем лучше искать лапотников». То есть мудрый Добрыня, который был из города с демократическими традициями самоуправления, понимал, что людей, которые носят сапоги, гораздо труднее сделать безответными послушными данниками, чем лапотников. Владимир послушал Добрыню, и они пошли искать лапотников.
Современная проблема российской элиты в том, что лапотников все меньше. У людей появляются «сапоги», и они начинают чувствовать себя по-другому. Если у человека есть своя квартира, машина, он платит налоги, то и психология подданного у него вскоре меняется на психологию налогоплательщика и гражданина: коль скоро я этой власти плачу свои денежки, то хочу, чтобы эта власть меня защищала и уважала мои права и интересы. И если она не справляется, у налогоплательщиков, то есть у тех, кто эту власть держит на своих плечах, появляются серьезные претензии. И тогда во власти нужны люди типа Добрыни, которые поймут, что надо выстраивать отношения с народом как-то по-другому.
Соответственно, есть два варианта действий: или сказать «ну-ка все быстро снимаем сапоги, переобуваемся в лапти, ходим строем и поем патриотические песни», или начать как-то перестраивать систему перераспределения ресурсов и политическую систему. И сейчас действительно в России заметны признаки того, что элитный консенсус постепенно трещит, и в элитах начинают думать, какие выбрать новые приоритеты.
«Словосочетание «надо менять систему» мы постоянно слышим уже лет двадцать пять, и до сих пор никто не понимает, что это означает. Поясните, пожалуйста, что надо менять?»
«А если президентом станет, предположим, Лимонов – что изменится?»
«Будут ли при смене вектора стрелять?»
Из комментариев слушателей радио «Эхо Москвы».
Проблема в том, что смена системы сама по себе не происходит. Вытащить себя из болота за волосы по физическим законам невозможно, для этого нужен некий мощный внешний импульс, в частности, возможно, связанный с появлением крупной сильной фигуры, которая в состоянии поменять систему. Сейчас такой фигуры нет, и трудно предположить, что она возникнет внутри системы, как минимум потому, что за последние пятнадцать лет в нее старались не допускать по-настоящему сильных людей.
У власти сейчас Дмитрий Медведев, который подобно Горбачеву образца 1986–1987 годов считает, что все просто замечательно, просто надо немножечко подкрутить болты, гайки, и скоро АвтоВАЗ станет законодателем мировых автомобильных мод, наукоград Сколково станет мировым IT-центром, и мы прорвемся в новое политико-экономическое измерение. Никакой тревоги ни у него, ни у его окружения не заметно.
Поэтому вопрос о кардинальных реформах связан с тем, каков механизм появления нового человека или новой команды. Пока мы скорее входим в этап перестройки, то есть не в систему реформ, а в набор судорожных хаотических попыток существующей власти спасти систему от краха, при полном отсутствии осознания краха этой системы. Именно так было на первом этапе горбачевской перестройки, когда казалось, что все легко и весело: «больше демократии – больше социализма». А когда наступает крах, уже поздно. Поэтому система, которая закупорила сама себя и не хочет раскупориваться, не может породить новых лидеров. Кроме того, несмотря на смутное, пока не рационализированное в достаточной мере осознание многими представителями элиты полной неэффективности существующей системы, у этих элит нет ни видения другой системы, ни желания слезть с этой иглы. Нынешняя система как наркотик, она приносит деньги нескольким тысячам человек – кому-то миллиарды долларов, кому-то миллионы – и ни первые, ни вторые менять ничего не хотят, пусть и подобно наркоманам понимают, что надо лечиться, иначе завтра может наступить конец. И эта проблема даже серьезнее, чем в эпоху горбачевской перестройки, когда разным группам людей терять было значительно меньше, и поэтому готовность мобилизоваться для перемен была тогда существенно выше.