Знаю, пусть, что Хорт все равно никогда не позволит мне приехать к нему, но я хочу, чтобы он написал мне, — в чем же справедливость нашей разлуки и как быть мне дальше.
Север и юг.
Знаю — мы живем на двух противоположных полюсах — смерти и жизни.
И я знаю другое: все условно, все относительно.
Здесь — юг, здесь — южная моя юность, мои тропические дни, но вся моя жизнь, все существо — там у вас, на севере, с вами в землянке, с Хортом, в глухом лесу.
Здесь — юг, но смерть…
Если я останусь здесь — мы равны с учителем — я умру в день смерти Хорта.
Старость и юность — один мир, одна легенда о жизни, одна законченная песня.
Я — в мудрой старости Хорта, а его юность — во мне: ведь Хорт в своей второй жизни не был согрет любовью возлюбленной, любовью подруги.
И мне, быть может, было назначено воистину стать его женой.
Но так не случилось, не произошло, не совершилось.
Я осталась одна, без значения, без смысла и это меня тяготит, угнетает.
Моя судьба была жить с вами.
Но ты, Хорт, ты отстранил меня выдуманной, неискренней, искусственной волей, и я гибну жертвой твоей роковой ошибки…
От своей прирожденной скромности, высшей деликатности и всяких высоких соображений, ты, Хорт, и все вы вместе, оставили, покинули меня…
Счастливая Диана, я не перестану завидовать тебе, не перестану…
Кончаю писать в слезах.
Прощай, Хорт, любимый, единственный мой друг, чья жизнь — моя жизнь.
Прощайте, Чукка, Рэй-Шуа, с горячей любовью целую вас. Я с вами.
Наоми».
Кончив эти строки, Наоми — вся в острой тоске и в тумане мучительных слез — долго не знала: отправить ли это письмо или разорвать?..
20. Перед смертью уходит зверь
Летняя охота началась.
Чукка, Рэй-Шуа и Диана с утра ушли с ружьями бродить по мелким заросшим озерам.
От каждого выстрела утиные выводки с шумом перелетали с озера на озеро, падая комьями куда-нибудь в гущу камыша, прячась от охотников.
Но Диана шла верхним чутьем и выгоняла добычу на воздух, стараясь поднять уток навстречу выстрелам.
— Трах-траррах, — разносилось крепко кругом в солнечной тишине и только опаловое облачко от выстрела недвижно висело в стоячем воздухе, лениво тая.
Лето здесь было дождливое — почти через день-два крупными перевалками сыпали, как горох, дожди.
На радость уткам — к озеру, густо-заросшему, нельзя было близко подойти.
Диана шлепала в воде усердно, часто по пути сганивая бекасов или тяжелых на подъем дупелей.
Чукка тренировалась на быстрых бекасах, взяв из 10 выстрелов двух, зато три кряквы и четыре чирка плотно лежали в ее сумке.
Чуть больше дичи тащил и Рэй-Шуа.
Охотники решили отдохнуть, выпить по чашке чаю с сухарями, намазанными желтками, и пойти тихонько домой, так как усталости, ноши и пути было вполне достаточно.
Даже неустанная на охоте Диана и та обрадовалась случаю подсушиться на солнце и вылизать свои лапы.
На пригорке у озера Рэй-Шуа развел костер и поставил кипятить чайник.
Чукка сняла обувь, освободилась от лишней одежды, вымылась у озера и легла у костра.
То же проделал и Рэй-Шуа.
Диана сопела от удовольствия, поджидая сухарей и прислушиваясь к приозерным звукам: а вдруг накатится уточка…
Костер потрескивал под тихий разговор.
— О чем ты думаешь, Чукка?
— Вот я глаза закрыла и вижу: отец на маленькой лодке рыбачить выехал, но в реке его мысли не тонут. Он беспокоен сердцем — Наоми перед собой он видит, будто с ним она и говорит слова ему, на цветы похожие.
— Быть может, на почте есть письмо от Наоми — надо завтра поехать.
— Надо.
— С утра я отправлюсь на почту и возьму ружье.
— Возьми.
— Если ты хочешь — я могу, не теряя времени, отправиться сегодня же вечером.
— Хочу.
— Прекрасно. Значит — ты знаешь, что письмо от Наоми есть, и оно очень нужно Хорту.
— Да.
— Знаешь ли ты содержание письма?
— Знаю.
— И ты будешь молчать, пока Хорт сам не прочтет письма?
— Буду…
— Ждала ли ты этого письма?
— Ждала…
— Теперь мне понятно — в чем дело… Мне жаль Хорта и жаль Наоми.
— Жаль…
— Еще так недавно казалось, что Хорт обвеян полным спокойствием и тишиной мира, и вместе с ним мы. А теперь шумит ветер, и на горизонте стая облачных птиц. Что несут они — эти белые птицы? Или так должно было случиться?