Он нашел, что волосы его слишком длинны, а борода совершенно лишняя; так как только здесь он перестал брить бороду.
Хорт подошел к березе, прижался плотно лицом к стволу, достал из-за пояса охотничий нож и на ощупь отрезал бороду.
И снова посмотрел в зеркало озерка и убедился, что так стало лучше, моложе, а когда сбреет совсем бороду — будет еще лучше.
Он решил, что Наоми представляет его именно без бороды, так как он никогда не писал ей, что отрастил бороду и длинные волосы, а потому вечером ножницы и бритва возвратят ему директорский вид, когда он — помнит — часами рассказывал Наоми о прочитанных книгах, о путешествиях, о жизни на севере, о снежных легендах, о волнующих вопросах бытия, о беспрестанной борьбе за счастье высшего порядка.
Хорт прокашлялся и попробовал свой голос, как он звучит — ведь он никогда не прислушивался к тембру своего голоса.
Он сказал вслух в сторону реки:
— Слушай, Наоми, слушай: с какой музыкальной гордостью кричат дикие гуси!
Несколько странно ему было слышать свой громкий, нервный, неровный голос — он так привык говорить тихо без волнения.
Все же он решил завтра на охоте и дома в землянке попробовать говорить крепче, громче, явственнее, ярче, образнее: Наоми о многом будет спрашивать и надо быть готовым, необходимо ответить ей молодостью на молодость, огнем на огонь, счастьем на счастье.
Хорт понимал прекрасно всю неравность сил, но он еще больше понимал, что Наоми никакой неравности не признает, что Наоми далека от грубого существа вещей и реальных явлений, — напротив она преисполнена высотой и затейностью вымысла, она увлечена изобретательностью ума, она живет в сказке, в садах пышной фантазии, в кругу утопических событий.
И что поэтому Хорт должен быть вполне готов, чтобы ни на секунду не разочаровать любимую гостью, чье приближение отсчитывалось каждым ударом расцветающего сердца.
Тем более он сам с необычайным интересом следил за исключительным, оригинальным складом развития Наоми, и, сам вкладывал свое влияние, свой опыт, свои постижения в ее личность.
Теперь Наоми стала вполне взрослой и представлялась Хорту волшебным существом, очень далеким от будничной суеты, но близким и нужным жизни.
Хорт, вглядываясь в горизонт, вспомнил роскошную виллу Стартов, розовую, кружевную комнату Наоми, дивные книги в золотых переплетах, старинные арабские вышивки на стенах и сопоставил всю эту роскошь своей лесной землянке, своим северным дням и ночам…
О, конечно, он не променяет ни на какие золотые дворцы золото осени своей берлоги, но зато он понимает — на что идет Наоми…
И Хорт от скромности искренно полагал, что во всяком случае Наоми больше привлекала разгоревшаяся фантазия о снежном севере — сюда, в землянку, чем горячее обязательство дружбы.
Впрочем, Наоми могла привлекать сюда еще третья причина, известная только ей…
Раздались с горы два далеких выстрела: это был сигнальный призыв домой.
Хорт заторопился и тоже ответил выстрелом. Вечернее солнце золотило остывшие берега, и вода синела гуще и глубже.
Табунились утки.
Гордо перекликались дикие гуси…
24. Наоми в царстве снегов
Белоголубым океаном раскинулась зима.
Белое, белое, белое.
Белоснежностью пронизан мир.
Белым кисейным туманом закутано небо и обвито все кругом.
Белое, белое.
Белыми пушинками, хлопьями, звездочками, перьями густо валит, падает, ложится снег.
Белая тишина закрыла холодную землю.
Белый сон о мироначалии снится земле.
Белыми восковыми свечами, без огня, стоят деревья.
Белыми курганами выросли холмы и горы.
Белыми могилами лежат долины, овраги.
Белым полотенцем вытянулась река.
Белокрылое мелькание затмило солнце, заволокло горизонт.
Белые зайцы пугливо выбегали из нор, рыскали, вдруг подымаясь на задние лапки, прислушивались, водили высокими ушками, находили плотные, случайно упавшие, еловые, сосновые шишки, и, схватив в зубы, исчезали.
Белые горностаи носились по вершинам деревьев, осыпая снег с ветвей.
Белый дымок вился над землянкой.
Белые человеческие следы у дверей быстро заносились снегом, будто кто-то неведомый, но властвующий хотел замести присутствие жилья первых людей.
Снег, снег, снег.
Величественно и необъятно белело царство снегов.
Никакая мысль — казалось — была невозможна, чтобы преодолеть снежное владычество холода зимы.
Все кругом было подчинено власти бесконечных снегов и сковано цепями льда.
Снег, снег, стужа.