— Неужели так хороша? Раз даже тебе крышу снесло. — На втором предложении брови Оливии подскакивают еще выше. — Наиграешься — свистни: она как раз в моем вкусе.
Корпус разворачивается, плечо вырывается из захвата Оливии, и кулак въезжает прямо в скулу рассевшегося на полу Брентона. В следующую секунду я чувствую, как кто-то с силой тянет меня назад.
Ной хватается за челюсть и ухмыляется.
— Почему бы и нет? Я теперь человек свободный.
Я оглядываюсь и адресую молчаливый вопрос матери. Она пожимает плечами и шепчет одними губами: «Давно».
И ты молчала?!
Брентон продолжает расплываться в омерзительной улыбке, с интересом наблюдая за моей реакцией.
Белый хлопок свободной футболки выскальзывает из моих рук. Я копирую ухмылку Брентона и поднимаюсь, бодро хлопнув себя по коленям.
— Видишь? И вправду свободен.
— Твои проблемы, — безразлично веду плечом, напоследок отправив ему сочувствующую улыбку. — С чего ты взял, что она свободна?
Сэм
Оглушающая тишина прерывается звуком падающих на стекла капель. Второй раз за день идет ливень. Тоскливое прощание осени — в ноябре город накроет первым снегом.
Эти слезы природы удивительно точно повторяют мое настроение. А ведь я держалась двенадцать минут. Аварийное включение режима «стерва» произошло, когда я поняла, какую игру затеял Алекс. Мы обменялись полными презрения репликами, гадкими ухмылками и выжигающими душу взглядами. Потом он ушел. Сказал, что сделает все, чтобы больше со мной не сталкиваться. Его последний урок в назидание, который должен был доказать мне, что он один здесь эталон неотразимости.
Дверь захлопнулась, я осталась одна. В полумраке небольшой подсобки и безмолвии, не нарушаемом даже стуком часов. Тишина испаряется с началом дождя. Поразительно знакомое мне состояния природы.
Губы мелко дрожат, холод пронизывает изнутри. Только сейчас я понимаю, что все еще по пояс раздета, хоть и прижимаю к груди небольшую подушку. Хватаю бюстье, натягиваю на замерзшее тело и пытаюсь застегнуть бесконечные крючки на спине. Хорнер справился с ними куда быстрее.
Я все еще смотрю пустым взглядом на окна, вслепую поднимаю выброшенную на диван блузку и с разрывающей сердце болью роняю слезы. Боль медленно стихает, уступая привычному гневу.
— Рыло ублюдочное! — Нога глухо въезжает в подлокотник дивана, с которого я так и не слезла. Ого! Да это же старая добрая Сэм... — Мудак энцефалитный! — Льющаяся изо рта грязь фантастически быстро очищает мысли. — Да кем ты себя возомнил? Манекен для элитного шмотья!
Представив Хорнера в роли живого манекена в витрине какого-нибудь люксового бутика, я весело хмыкаю и, не удержавшись, ударяюсь в хохот.
К концу своей длительной терапии смехом успеваю не только полностью одеться, но и освежить макияж — спасибо Еве за привычку хранить запасную косметичку в письменном столе.
Подумать только! Я почти призналась ему в чувствах. Поверила в то, что это может быть взаимно. И во второй раз в жизни без тени сомнения отдалась бы тому, кто меньше всего этого заслуживает...
***
Ева перебирает модели коллекции, которым предстоит появиться в магазинах следующей весной. К концу зимы там же будут сиять и наши с Хорнером лица. Я мысленно прикладываюсь лбом к ближайшей двери, представляя, как долго мне придется избегать походов в торговые центры.
— Надеюсь, они догадаются использовать фото, где наших лиц почти не видно, — вздыхаю я, передавая Остин платье, в котором была на съемках.
— Там есть парочка, где видно только волосы, — шепотом протягивает Ева. — А еще руки... его нос и совсе-е-ем немного твоей губы. Думаю, по этим деталям вас мало кто узнает.
— А ты, смотрю, троллишь со знанием дела, — скривившись, я по-дружески тычу коллегу в бок.
Ева приглядывается, в считанные секунды оценивает мое лицо и передает неожиданно появившееся в руках зеркало.
— Никогда не пытайся скрыть опухшие веки таким бездарным макияжем.
Сто очков Гриффиндору за наблюдательность. Или все же за откровенность? Попытки замазать мешки под глазами оказались именно бездарными.