Я на секунду отвлекаюсь, приветственно кивнув Спенсеру, а когда взгляд цепляется за шагнувшую в сторону корпуса Сэм, до сих пор скрытую за широкой спиной Паркера, мне с непреодолимой силой хочется обсудить с ней вчерашнюю выходку. А заодно уточнить: как, черт возьми, я могу достать ее братца?
Нам повезло чуточку больше, чем трети студентов, в чьем расписании значатся три субботние пары. Освободившись к полудню и нагуляв аппетит, который покинул меня еще прошлой ночью, я занимаю место в столовой. Спенс составляет мне компанию: мотивирует тем, что с таким видом я могу «прибить кого-нибудь, если не обслужат вне очереди».
— Идею с глухим доставщиком даже я оценил. Сам бы до такого в жизни не додумался.
Я бросаю осторожный взгляд, чтобы понять, до какой степени его взбесила наша с Рамирес невинная шутка.
— Очень интересно, — говорю елейным голосом и хлопаю ресницами. — Жаль, что я до сих пор так и не поняла, в чем ты меня обвиняешь.
— Может, ты просто ревнуешь?
— Было бы кого ревновать, — фыркаю я, удостоив «Золотого медалиста» оценивающим взглядом. — Ты себя в зеркало видел?
И только сейчас я замечаю, что Хорнер постригся. Укоротил свои отросшие волосы, рискующие в скором времени превратиться в каре. Оставил только длину челки, все так же скрывающую брови.
Переключив внимание с прически на расстегнутую куртку Алекса, я с досадой замечаю, что коричневая кожа подходит ему ничуть не меньше синего бархата вчерашнего пиджака. И снова он в белой рубашке. Кто-нибудь скажет этому парню, что в универе не предусмотрен дресс-код?
Пробегаюсь по другим элементам его образа. Тонкий однотонный галстук, джинсы классического кроя того же цвета. И завершающий штрих — белые кеды на черной подошве.
И если его безупречная внешность — вопрос вкуса, то чувство стиля в нем неоспоримо. Признаю, с фразой про зеркало я слегка погорячилась.
— Везде посмотрела? — спрашивает Хорнер, прервав меня ровно на знакомстве с парой кроссовок.
— Нет, — отвечаю я и нехотя перевожу взгляд с симпатичной обуви к его глазам. — Остались еще кармашки. Задние.
— Там ничего нет.
— Я догадывалась, что там ничего нет. Ты штаны для плоскозадых в ателье заказываешь?
Да, Макдугал… Плоская тут скорее твоя шутка, а не его задница.
— Переживу как-нибудь, — хмыкает Алекс. — А вот что делать с тем, чего нет у тебя под рубашкой?
Справедливости ради замечу, что свободная одежда и расслабленные плечи делают мой бюст незаметным. Да и грудь никогда не была моей выдающейся частью тела. Но почему-то после утренней сцены с Джейком уверенности во мне прибавилось, и я с пылкостью обиженного подростка собираюсь доказать это Хорнеру.
— Уверен, что нет? — Я резко встаю и с негодующим выражением лица направляюсь в его сторону.
Он продолжает невозмутимо сидеть на парте в соседнем ряду, с ленивой усмешкой наблюдая, чем закончится мое шествие. Я останавливаюсь и расстегиваю верхнюю пуговицу, не отрывая взгляда от удивленной физиономии Хорнера. Бровь Алекса ползет вверх в ту же секунду, как я уверенно расстегиваю вторую.
Я не смотрю вниз — в конце концов, майка, которую я надела под блузку, вряд ли куда-то исчезла. Когда половина пуговиц расстегнута и взгляд Алекса оценивающе скользит по моей груди, я понимаю, что готова к чему угодно, кроме обезоруживающей своей теплотой... улыбки?
— В чувстве юмора тебе не откажешь. — Алекс кивает, улыбаясь так, словно между нами не было тех нескольких дней обмена любезностями.
Я опускаю взгляд, пытаясь понять, что стало причиной искрящегося веселья в его глазах.
Черт... Я думала, что давно избавилась от этого чуда. Глубокий вырез и яркая надпись на груди: «Не видно? Возьми лупу!»
В четырнадцать лет там действительно все было грустно, и этой надписью я хотела показать, что мне плевать. К слову, шутки на эту тему прекратились практически сразу, и спустя несколько недель майка была забыта за ненадобностью. А к концу учебного года я подросла там, где нужно, и даже рискнула купить себе первый бюстгальтер.