Но четче всего в памяти отложилась прогулка, устроенная Эйсом в честь моей победы над водной стихией. Он где-то достал бревна и доски, соорудил плот и прицепил к нему парус из гигантской футболки, в которую вместились бы три таких же громилы, как сам Эйс.
Мы сели на плот и поплыли в сторону его лагеря.
— Что ты задумал? — спросила я, заметив, что все больше отдаляюсь от «Капитанов».
— Беру тебя в заложники, чтобы воспользоваться преимуществом перед противниками на следующих соревнованиях.
— Думаешь, они будут впрягаться за предателя? — хмыкнула я, опуская ноги в воду.
— Тогда пусть сидят в сторонке и завидуют. Заберу тебя к себе в ветвистый замок. Забудем на время о существовании вредных родственников.
Я грустно вздохнула, подумав, что не прочь убежать вместе с ним подальше от родственников. А еще лучше — рассказать о нем уже настоящим. Возможно, я торопила события. Или просто боялась того, что мы так и останемся друг для друга воспоминанием. Кому-то приятным, кому-то болезненным. Но в тот момент мне не хотелось ставить его перед выбором.
Последний день в лагере стал для меня испытанием.
Еще утром, проснувшись раньше вожатых, я вскочила на ноги, посмотрела на часы и поняла, что до нашего с Эйсом расставания осталось чуть больше суток. Без пяти шесть. Завтра в десять за большей частью ребят отправят автобус.
За драгоценным единственным ребенком мои родители собирались не просто прилететь в ближайший аэропорт, но и арендовать авто и приехать прямо в лагерь.
Покончив со всеми традиционными утренними обрядами, я бросилась в сторону озера: мы с Эйсом договорились провести этот день вместе.
Я знала, что в лагере меня хватятся, и заранее предупредила нескольких девчонок, где могу быть и что меня лучше не трогать до вечера. Вожатые долго не могли мириться с моими побегами, зная, что ответственность за жизнь отдыхающего подростка лежит на них, но вскоре привыкли и даже стали делать уступки, догадываясь о причине моих частых прогулок в одиночестве.
Я в считанные минуты добежала до привычного места наших с Эстравеном встреч. Расположившись на камне, он склонил голову к коленям и посмотрел на воду.
Я догадывалась, что завтра мне придется вычеркнуть из жизни прошедшие недели. Ведь он так и не стал ничего о себе рассказывать, в то же время обрывая малейшие попытки с моей стороны рассказать о себе. Не хотел давать шанс на новую встречу? Но кому? Себе или мне?
Да, возможно, с кем-то другим мы смогли бы видеться и дальше, обменявшись телефонами и адресами. Электронная почта, социальные сети — да миллион других способов не потерять то, что мы сумели создать за прошедшие дни. Но что-то в его поведении, в задумчивом взгляде, полном непонятной мне таинственности и боли, заставляло четко осознавать абсурдность моих мыслей.
Я подняла взгляд с пола, на котором лежала пострадавшая от несдерживаемой страсти одежда, и остановилась на светлых локонах, свисающих с края кровати. Из-за деревянной спинки выглянуло сначала одно запястье, затем второе. Все тело девушки, за исключением длинных волос и точеных рук, так и осталось скрытым от моих глаз. Да мне и не нужно подходить ближе и заглядывать за перегородку, чтобы понять, кто за ней скрывается. Лара...
Браво, Эйс! Из десятка не менее соблазнительных и легкодоступных девиц в своем окружении ты выбрал куклу с самым низким уровнем IQ.
Странно, но плакать совсем не хотелось. Все тело давила злость, еле сдерживаемая в пределах этого сказочного замка, на деле оказавшегося обыкновенным борделем для ночных утех подростка. А в голове кружились слабые крупицы понимания, что я сама начала всю эту комедию с искусственными чувствами. Синтетика. Греет, но дышать тяжело. Только мокрые неприятные следы на теле после длительной носки.
В восемь утра следующего дня, встретив родителей у ворот, я помогла папе погрузить свой скудный багаж и села на заднее сиденье.
В двадцати ярдах от машины показалась знакомая фигура. Первая мысль — спрятаться. Исчезнуть за тонированными стеклами папиной машины, испариться из жизни Эйса, как постыдное воспоминание. Мне не нужны его надуманные — как и все, что с ним связано, — оправдания. Но червь обиды требовал последнего слова.