— Ты случайно не умеешь рисовать? — протараторила нервно я и стала теребить край футболки.
Мотя удивлённо поднял брови. Да, наверное, со стороны это выглядело странно. Ну и пусть. Главное результат.
— Не так, как Шошин, — рассмеялся парень и терпеливо пояснил: — Слушай, я далёк от рисования, но что-то простенькое сбацать могу. Куб, например.
— А портрет?
Архипов нахмурился и сухо кивнул.
— Если только буду сидеть над ним очень долго. И исключительно карандашом, с красками и прочими приблудами работать не умею. А что?
Он мог… Кто же знал, сколько автор сидел над потерянным на крыше портретом?
— Да так, ничего.
Мы неловко распрощались, и я сразу же юркнула к себе домой, в комнату, чтоб открыть новое послание.
Это был второй рисунок, только уже не карандашом, а углём. И явно не с натуры, а по памяти. Я смотрела прямо на его автора и улыбалась, волосы трепал ветер, а глаза светились счастьем и небывалой энергией.
Там я была очень похожа на Олю.
Такая же лёгкая, невесомая и неземная. Абсолютно другая. Целый час я вглядывалась в лист и пыталась понять: я ли это? Вроде бы была похожа, общие черты прослеживались. Но лишь человек, который знает меня давно, мог нарисовать такое: после трагедии в нашей семье не находилось места радости, улыбки всегда были вымученными и горькими, а взгляд смотрел в пол. Вместо яркой одежды с цветами мы теперь носили черные или серые однотонные вещи. Скучные и невзрачные. Да и сама я стала олицетворением печали. Горе настолько сильно заполнило меня, что я не смогла выпустить его наружу и теперь таскала с собой тяжким грузом.
На рисунке была я, но другая. Прежняя. Не сломанная. Теперь же всё изменилось. И либо у его автора было воистину буйное воображение, либо он застал меня в таком состоянии.
В сердце больно кольнуло, и оно забилось в груди с неистовой силой. Потому что точно понимало, как и рациональный разум, — единственным таким человеком мог быть Денис. Других художников в компании не нашлось. По крайней мере, тех, о которых все знали.
Я достала из ящика стола цветной скотч со звёздочками, отрезала четыре равных куска и прикрепила рисунок на стену — рядом с предыдущим. Выставка Дениса Шошина обещала быть необычной. И с радостью написала ответное письмо, в котором спросила про увлечения в музыке и любимый фильм. Аккуратно сложив лист в четыре раза, я укрыла под подушкой, чтобы рано утром — до того, как проснутся родители, — отнести его на крышу и спрятать рядом с баком.
Отец всё же заметил, что я выходила, но, так как был трезвым, просто проводил меня в комнату тяжёлым взглядом. Не поздоровался, не спросил, как дела. На это ему уже давно стало плевать.
Через час мама пошла готовить завтрак и уже вскоре позвала всех к столу. Как и всегда, я отказалась. Не хотела сидеть с ними и корчить из себя хорошую дочь в идеальной семье. У нас никогда ничего не было без помарок. Мы с мамой это знали и принимали, но вот отец… он всё ещё пытался вернуть нашу семью, склеить осколки, которые давно разметало по разным углам.
Я пару раз уговаривала маму уйти. Мы бы стали обе работать, сняли квартиру. В крайнем случае поселились у бабушки. Вариант бы нашёлся. Только она не желала его рассматривать.
— Подрастешь — поймёшь, — холодно цедила она и отводила взгляд. Потому что глаза не могли врать, они кричали о том, что мама точно так же хочет сбежать.
Может, она боялась отца? Или опасалась оставлять его наедине с собой? Ни один из вариантов я не считала достойной причиной терпеть унижения.
Как всегда утром я вышла из квартиры и столкнулась с Денисом.
В качестве эксперимента решила задать ему ключевой вопрос до того, как прочитаю записку, чтобы понимать: дорисовала ли я образ в голове или же всё действительно было так?
— Привет, — улыбнулся парень и побежал вниз по лестнице.
— Подожди! — крикнула я вслед. — Какой твой любимый фильм?
Шаги стихли, и знакомый мужской голос пробасил: