В другой день я бы не обратила внимания на парня, но именно сегодня видеть его не хотелось. Каждой чертой он напоминал своего брата, а мне нужно было выкинуть его из головы как можно скорее.
Именно поэтому я встала со стула, убрала подушку, спрятала блокнот с корявыми стишками в сумку и двинулась к выходу. Макс тоже резко подскочил с места и буквально ломанулся к небольшой надстройке, через которую мы попадали на крышу.
На месте, где он сидел, остался валяться белый лист.
— Эй, ты забыл! — крикнула я в удаляющуюся широкую спину и нехотя подбежала к лавочке. Ветер едва не вырвал из моих пальцев бумажку.
— Это не моё, — рыкнул парень через плечо и скрылся в темноте. — Выбрось.
Потерянная и разбитая, я стояла в одиночестве на крыше, пялилась в темноту тамбура — так мы называли помещение, в котором находилась лестница в дом, — и не знала, что делать.
Всего один взгляд может изменить целую жизнь. Потухшую и бессмысленную. Со мной было так же — от безнадёги перевернула лист другой стороной и застыла.
Потому что там — на белой мятой бумажке — была нарисована я. И это стало первым шагом к моей цели.
Глава 2
Мне очень понравилось.
Рисунок был пронизан грустью и безысходностью, я на нём смотрела в никуда и грызла кончик ручки — наверняка автор застал меня в тот момент, когда я пыталась написать стихи. Это был скорее набросок, чем полноценное изображение, — корявые штрихи карандашом и только общий контур.
Но мне нравилось.
Наверное, потому, что художник вложил в него душу. Или потому, что общие шероховатости указывали на спешку — наверняка меня рисовали навесу, в неудобной позе, когда пришла «муза». Скорее всего, автор оставил картину на лавочке, а Макс не заметил и сел на него.
В мгновение ока меня захлестнула такая злость на младшего Шошина, что кулаки сжались от несправедливости.
— Не мог свой зад в другом месте бросить, что ли? — бурчала я и разглаживала лист. — Чуть не испортил рисунок!
Отчего он был помят? Сделал ли это художник? Или… Макс?!
Я быстро спустилась домой под бешеный грохот сердца, осторожно зашла в квартиру, чтобы не разбудить родителей, и сразу же нарвалась на отца. Он стоял в коридоре и покачивался из стороны в сторону, как тонкое дерево на сильном ветру. Мутный взгляд внезапно сфокусировался на мне.
— Где ты была? — жёстко выдавил отец, подошёл ко мне и резко вырвал из рук злосчастный рисунок.
— Отдай, — жалобно проскулила я.
В голове бешеной чайкой билась лишь одна мысль: «Молчи! Молчи! Ни слова! Иначе будет хуже!». Отец вдруг замахнулся на меня рукой, но замер.
Он не смог. В этот раз.
— Хватит шляться по ночам, — то ли провыл, то ли прорычал отец, смял рисунок и со злостью бросил в меня.
Я не двигалась. Замерла и боялась пошевелиться, даже губы застыли в молчаливом крике. В такие моменты нельзя было привлекать к себе внимание. Потому что отец мог… О том, что он действительно мог, не хотелось и думать.
Когда покачивающаяся в полутьме фигура скрылась за дверью спальни, трясущейся рукой я подняла лист и прошмыгнула в свою комнату. В безопасность. Туда, куда родители не заходили. Потому что всё внутри напомнило об Ольке. Постеры на стенах, цитаты из песен и фильмов на стикерах повсюду, гирлянды и сотни маленьких фото. Прошло два года, а рука так и не поднялась убрать всё это. Может, как напоминание о том, что жизнь коротка и не стоит растрачивать её на всякую ерунду?
Сама не понимала, но снять плакаты и снимки не могла. Пялилась часами на стену напротив и вспоминала всё, что было связано с сестрой.
Становилось ли легче после таких терапий? Нет. С каждым разом я ещё больше погружалась в себя, в собственный океан пугающих мыслей, рискуя однажды не выплыть.
Но времени на это не осталось.
Я нервно разложила изрядно помятый лист на письменном столе, разгладила и придавила книгой — хотелось сохранить такое важное первое откровение моего тайного поклонника. Почему-то в груди засела уверенность, что это лишь верхушка айсберга. Только начало.