– А Мара не любит вино. Но по-моему, она в нём просто не разбирается, – чёрт дёрнул меня помянуть мать всех вампиров. Вальдемар не заговорил о ней ни разу, а это язвительное прозвище «Вовчик»… Меня разбирало любопытство: какое прошлое связывает этих двоих?
– Она никогда и ни к чему не относится серьёзно, – бесстрастно заметил Вальдемар. – И эта извечная насмешка в глубине её серых глазах…
– Но у Мары не серые глаза, – сквозь хмельной туман в голове нарисовался образ Мары. Но Вальдемар прав, её глаза так и смеются надо мной: – Они тёмные, как… как лава. Но не та, которая на поверхности, а та, что глубоко-глубоко под водой, где темно, холодно и нет места жизни. Почти остывшая, но обречённая тлеть вечно, пока нашему миру не придёт конец, – меня и саму затягивало всё глубже, обволакивало, убаюкивало тепло, исходившее отовсюду – изнутри, от камина, глаз Вальдемара и медной луны.
– И всё-таки я помню Мару с серыми глазами, – он поднял бокал и посмотрел его на свет, словно хотел отыскать истину в вине. А потом резко опустил на стол и устремил на меня проникновенный взгляд: – Знаешь, почему мы такие? Потому что поломанный человек способен породить только себе подобное, такое же ущербное и уродливое по своей сути.
Я хотела что-то ответить, но растворилась в волнах тепла. Последнее, что я помню – глаза Вальдемара, в которых отражалась вечность, а потом – провал.
Я проснулась на рассвете. Чудеса, да и только: дома я мучилась от бессонницы, а здесь отключалась, едва голова касалась подушки. Хотя на этот раз и подушку, и красные шёлковые простыни я видела впервые, да и кровать в моей комнате была в два раза меньше. Голова – нет, не раскалывалась, как это случается с похмелья, а настойчиво требовала чего-то… нажать F5, чтобы загрузиться с последнего сохранения вчера, когда меня потянуло на запах горячих булочек. Но что могло… я подняла взгляд от моря красного шёлка и увидела Вальдемара.
Абсолютно голый, он стоял спиной ко мне, уперев руки в бока, перед зеркалом в полный рост. Ой-ё… я зажмурилась, чтобы развидеть эту сцену, но ей на смену пришли воспоминания о бурной ночи и стало только хуже. Тогда я попыталась притвориться спящей или мёртвой – да что угодно, лишь бы не становиться частью кошмарной реальности: если свернуться калачиком, затихнуть и перестать дышать, может, она меня и не заметит. Но моё пробуждение не осталось незамеченным.
– Ради этого стоило умереть, не правда ли? – в голосе Вальдемара прозвучало столько неподдельного самодовольства, что меня скрутил рвотный позыв.
В тщетной попытке спрятаться я натянула простыню до самого носа и слилась по цвету с шёлком.
– Да будет тебе известно, ни одной смертной не суждено познать высшее блаженство. И не каждая вечная удостаивается такой чести. Ты можешь гордиться собой, Ирис. Увы, тебе придётся смириться с тем, что больше ты не прикоснёшься к этому телу. Разумеется, забыть его у тебя не получится, но такова цена удовольствия, с которым не сравнится ничто на земле. Утешайся мыслью, что благодаря этой ночи жалкое существование, которое ты влачишь со дня своего рождения, обрело смысл.
Серьёзно!? Ни тени иронии не прозвучало в его словах: Вальдемар любовался собой в зеркале и нёс такой бред, что мне захотелось сгинуть сильнее чем когда-либо. Не знаю, долго ли я продержалась в надежде, что он заткнётся, но потом не вытерпела и метнулась прочь из спальни Вальдемара, прикрывшись простынёй – только босые пятки шлёпали по каменному полу, да красное знамя стыда развевалось за моей спиной.
Никогда ни в жизни, ни после смерти я не собиралась так быстро: уже через час я сидела на вокзале и лихорадочно строчила сообщения Маре, по дюжине в минуту. В аэропорту меня никто не встречал, ну и хрен бы с ним. Я вылетела из терминала, словно за мной реял на ветру красный шёлк, рявкнув «Вопрос жизни и смерти!» оттолкнула лысого качка и прыгнула в такси. Каждый камень на тайной тропе через парк казался родным, каждое дерево хотелось обнять, а птахи приветствовали моё возвращение радостной трелью.
Я распахнула входную дверь и неожиданно оказалась лицом к лицу с Марой. В вязаном пончо с кисточками и уггах, с поллитровой кружкой горячего шоколада в руках мать вампиров вопрошающе изогнула бровь.
– Привет! Я дома, – преувеличенно бодро сообщила я, кинув сумку на пол.