Павел кивнул.
«Я давно знал, — сиял Сережа, — а сегодня я попробовал из старой кучи, из моей кучи, дядя Паша, — вкусно ведь, правда? Сладко! Понимаешь, что значит — сладко? Не надо больше бояться, никому не надо бояться, разве не здорово, дядя Паша?»
«Да знаю я, — сказал Павел и встал. — Идем!» — вымыл руки в дождевой бочке и вытер их о штаны.
Сережа бережно сложил свою рубашку. Снова попытался обнять Павла. И они пошли в дом.
Валентина Сергеевна была уже в постели. Павел остановился в дверях, чтобы глаза привыкли к темноте.
«Случилось что?» — спросила Валентина Сергеевна.
«Я поговорил с пацаном, все в порядке». Павел расстегнул ремень, и брюки сами упали на пол.
«Утром завтракаем вместе». Он переступил через кальсоны и подошел к кровати. Рывком сдернул одеяло. Валентина Сергеевна стояла на карачках, выставив свою белую задницу.
«Иди, мой Гитлер, иди», — прошептала она, пряча лицо в подушку.
СКОЛЬКО РАЗ МЫ СМОТРЕЛИ на полуциркульные окна, на бархатные красные шторы, обрамлявшие комнаты, словно дорогой подарок. Сколько раз пытались представить себе триумфальный взгляд с балкона третьего этажа на Аничков мост, на Невский в сторону Адмиралтейства или в сторону Московского вокзала — в зависимости от направления — или на пристань, лежавшую под кронами тополей прямо перед нами. Отсюда можно было проследить взглядом маршрут плоских суденышек налево до Шереметевского дворца или направо до поворота Фонтанки. Выйти из этих покоев к кованой решетке балкона было все равно что выйти принимать парад и вызвать неизбежное ликование толпы, которая плескалась здесь под ногами, остановленная светофором. Никуда не деться — кто бы ни появился в этой точке города над головами людей, он обречен на харизму, вообще-то, даруемую лишь от рождения. И именно здесь должна была загореться реклама с названием нашей газеты.
Хозяева квартиры все ждали и ждали денег, просто невероятно, но они ждали целых полгода. Казалось, оправдывается мое опасение: в такие покои нашему брату если и удастся войти, то только во сне или, в крайнем случае, как гостю. Но потом пришли сорок тысяч долларов, и в конце апреля мы раздвинули шторы на окнах.
Я уже ясно видел, как все будет. Среднюю, окнами на Невский, комнату я отвел под приемную для рекламодателей, авторов и читателей. В угловой, где рядом с балконной дверью должен стоять мой стол, газета будет верстаться. Журналистам придется довольствоваться самым маленьким помещением. Пусть ванная и туалет тесны, зато в кухне довольно места для обсуждений и общих разговоров.
Чего я никак не ожидал, так это, что вонь с лестничной площадки не будет проникать дальше нашей входной двери, словно новое обиталище ненавязчиво источало свежий запах света, тепла, моря и трудноопределимого цветочного экстракта, который либо продержался десятилетия в этих стенах и, значит, вел происхождение от некой молодой дворянки, либо родился из нашей околдованности этой квартирой. Возможно также, запах вливался в окна оттуда, где воркование голубей смешивалось с первым шелестом листвы и плеском воды у пристани.
Итак, налицо было все необходимое для претворения в жизнь мечты каждого предпринимателя, если только он не негодяй и не жулик, мечты о том, чтобы его сотрудники считали фирму своим вторым домом. Я уж хотел было обратиться в «ремонт квартир», но все остальные высказались за то, чтобы ремонтировать квартиру своими руками, конечно, по воскресеньям и в свободные дни. Я прикусил язык: душить инициативу снизу с точки зрения современного менеджмента — непростительная глупость, не говоря уж об экономии.
Несмотря на то, что мы, как обычно по четвергам, работали в ночную смену, все собрались в пятницу в пятнадцать часов. Даже редакторы пришли. Это было и вовсе удивительно. Ведь в последнее время так уж сложилось, что они только анонсировали статьи своих разделов по телефону, кратко обсуждали детали и все реже соглашались сами набирать тексты на компьютере, ссылаясь при этом на мой же принцип: статьи предназначены только для того, чтобы заполнять пустоты между объявлениями. Поэтому они никогда не знали, появятся их материалы в номере или нет. С июня, самое позднее с июля, они будут получать гонорары по договору. Для этого мне понадобится еще одна секретарша. По части найма сотрудников мне предоставлена свобода действий, потому что плюс-минус пятьдесят долларов в месяц не делают погоды.
Нас было столько, что немногих щеток, ведер, шпателей и кистей на всех не хватило. Только с субботы стало возможно работать во всех комнатах. Уже в следующую пятницу кухня была готова. Тане и Людмиле я дал денег на посуду, столовые приборы, стаканы и кофеварку. Мне казалось, что расходы вполне оправдаются. Как только девушки вернулись, каждый, словно по сигналу, достал что-то съестное — моментально накрыли стол, а потом мы пили и разговаривали до ночи.
Во всей этой суматохе я старался сохранить ясную голову и как можно дольше удержаться в этом состоянии. Никогда прежде не делалось столько предложений по оптимизации процесса работы и улучшению газеты. Нам очень хотелось уже ближайший номер сделать в этих стенах, и мы потратили среду, целый производственный день, на уборку и мытье окон. Никого не удивило, что, несмотря на невиданное количество рекламных объявлений и на целый выпавший рабочий день, мы закончили раньше обычного. Даже в четверг мы могли бы уйти домой еще до полуночи, если бы не возникло проблем с принтером.
Наконец-то все заработало! Теперь начнется новая жизнь. Когда я около десяти приходил на работу, я заставал там не одну только нашу секретаршу Таню (ей как раз исполнилось семнадцать), как это бывало раньше, но обнаруживал, что все три компьютера уже заняты. Если прежде никто не считал нужным поднимать трубку телефона, когда Тани не было на месте, то теперь журналисты или девушки-верстальщицы Людмила и Ирина подбегали к телефону даже чаще, чем мне бы хотелось. Вовлеченность в дело и энтузиазм каждого отдельного сотрудника ощущались и на другом конце провода. А Таня теперь по полдня ходила по магазинам и рынкам, чтобы подешевле купить мясо, овощи, мед, сыр, яйца, масло и все, что нужно для борща, солянки, пельменей, пиццы, голубцов и пирожков. Как секретарша она стала фактически уже не нужна.
Я ничего не имел против, потому что наши обеды были бесспорной кульминацией каждого дня. Они были не только фантастически вкусны, но еще и выгодны, да и регулярное питание шло всем на пользу. Остатки обеда отдавали мне, таким образом, мне удавалось еще раз поесть горячего. Last but not least, или w konze konzow, как говорят русские, коллектив, команда сплотилась благодаря совместной еде. Хоть мы говорили, видит Бог, не только о работе, редакционные заседания в этих обстоятельствах прекратились сами собой. Согласованность работы рекламных агентов и отдела рекламы была полной, и любая идея, неважно, откуда она бралась — из отдела распространения, от читателей, авторов или клиентов, — любая идея подхватывалась, развивалась и осуществлялась словно сама собой. Даже наши внештатные авторы быстро почувствовали изменившуюся атмосферу и теперь норовили появляться у нас между тремя и четырьмя часами, большинство из них как воспитанные люди стали приносить к нашему столу какую-нибудь классную снедь, добываемую или в длинных очередях, или по бешеным ценам. Поэтому их не столько терпели, сколько с нетерпением поджидали, ведь они притаскивали то баклажаны, то мясо или рыбу, то пельмени. Даже курящие и некурящие как-то договорились, и договор строго соблюдался, поэтому ни работа, ни уют или, лучше сказать, домашняя атмосфера не страдали. Одно было связано с другим, менялись только акценты. Наш оборот заметно увеличился. Немецкое руководство фирмы поздравило нас с рывком, который стал возможен благодаря команде, говорило об ожидаемом подъеме и предоставляло мне свободу действий при распределении премий, конечно, в разумных рамках. Никакая работа до этого не приносила мне такого удовлетворения. Вечером, когда солнце, как эмблема, зависало над нашим домом, а дворец Белосельских-Белозерских прямо напротив вспыхивал багровым пожаром, я выкуривал сигарету на балконе и гордо глядел на Невский проспект у меня под ногами.