Что касается поразительного своеобразия творческого почерка Жуковского-переводчика, то исследователи давно - еще современники и сам поэт - отметили однозначность для него личного творчества и переводов, его способность так перевыражать оригинал, находя "у себя в воображении такие красоты, которые могли бы служить заменою" {Жуковский В. А. Эстетика и критика. С. 189.} образов оригинала, что, сохраняя порою почти буквальную близость к подлиннику, переведенное произведение овевалось присущей Жуковскому мечтательностью, грустью, гуманностью, особенно становилась ощутимой нравственная оценка происходящего.
Сожалея в письме к Фогелю, что он не может послать ему никакого немецкого перевода своих "гиперборейских бедных стихов", поэт указывает надежный способ ознакомиться с его творчеством: прочесть в оригинале баллады и "Орлеанскую дову" Шиллера, "Лесного царя" Гете, ряд произведений Гебеля и Рюккерта, а также "Undine in Hexameter v. Fouque",
То, что Жуковский предлагает Фогелю прочесть "Ундину" Фуке, написанную гекзаметрами, говорит о многом: поэт так сжился со своим переводом, настолько "присвоил" стихотворную повесть, что в эту минуту он забывает о прозаической форме оригинала.
"Читая все эти стихотворения, - заключает свое письмо Жуковский, верьте или старайтесь уверить себя, что они все переведены с русского, с Жуковского, или vice-versa (лат. - наоборот): тогда будете иметь полное, верное понятие о поэтическом моем даровании, гораздо выгоднее того, если бы знали его in naturalibus (лат. - в действительности)" {Русский архив. 1902. Кн. 2, вып. 5. С. 145.}.
Но этого перевыражения оригинала Жуковский достигал в каждом произведении конкретными, пригодными именно для данного текста приемами, ибо поэт, сохраняя свой почерк, переводил не на один манер: его перевод, как двуликий Янус, соединял в себе облик переводимого автора и самого Жуковского, включал в себя ведущие лейтмотивы его творчества.
Вяземский, как в многие друзья Жуковского, часто печалившийся, что поэт-Жуковский растрачивает свой талант в труде переводчика, в послании "К В. А. Жуковскому" (1819) настолько точно и впечатляюще определил его дарование переводчика, что строка "В бореньях с трудностью силач необычайный" стала крылатыми словами. Пушкин, утверждавший, что "переводный слог его (Жуковского. - Е. Л.) останется всегда образцовым", эти слова стихотворения Вяземского в своих письмах не выделял как цитату, считая их, видимо, бесспорно всеобщим достоянием {Пушкин А. С. Полн. собр. соч. М.; Л., 1937-1949. Т. XIII. С. 48, 135, 183.}. Поэтому порой этот афоризм даже приписывают Пушкину.
Те современники, которым дорого и близко было творчество Жуковского, сразу восприняли "Ундину" как еще одно его новое произведение, настолько повесть Фуке была "преображена" поэтом, в духе его стилистики. Были привычны эмоциональному восприятию поэзии Жуковского и ее элегическая грусть, и свободный от архаизмов язык, гибкий, плавный, мелодичный, подвижный благодаря частому анжанбеману, исполненный естественной интонации при выражении и мысли, и чувства, насыщенный эпитетами, излюбленными Жуковским: милый, кроткий, невнятный, тихий, задумчивый, грустный, туманный, а также и сложными эпитетами, к которым поэт приучил слух читателя своими переводами баллад, в особенности Шиллера, например вечно-незыблемый, лазурно-ясный, жалобно-стенящий, стрелоносный, небесно-величавый, сереброрунные, безрадостно-блаженные, сладкопамятный и др., но уже в иных сближениях. Присутствовали в тексте "старинной повести" и привычные и близкие читателю словосочетания: прелесть тихая, души очарованье, воображенье сердца, судьбы очарованье, тихая гармония, обитель тишины, туманная даль, счастье мирское, прозрачная пелена и отдельные слова, необходимые Жуковскому для тонкого анализа психологии персонажей, - душа, мир души, умиление, прошлое и т. д. {Подробности см. в кн : Веселовский А. Н. В. А. Жуковский. Поэзия чувства и сердечного воображения. Пг., 1918. (Курсив в тексте "Ундины" мой. - Е. Л.).} Словом, несмотря на гекзаметр, якобы антиромантический размер, в "Ундине" вновь стала "жизнь и поэзия одно" ("Я музу юную бывало..."), и к "старинной повести" в полной мере применима строфа из этого же стихотворения:
Все, что от милых темных, ясных
Минувших дней я сохранил
Цветы мечты уединенной
И жизни лучшие цветы,
Кладу на твой алтарь священный,
О Гений чистой красоты!
как и строки из отрывка "Невыразимое":
Невыразимое подвластно ль выраженью?
Святые таинства, лишь сердце знает вас.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как часто в тексте "Ундины" встречается слово "невыразимое", невыразимое речью, именно по отношению к героине, после обретения ею души:
...но сладкий,
Полный глубокой любовию _взгляд_, какого дотоле
Рыцарь в лазоревых глазках ее не встречая,
беззаветно
_Выразил все_.
(Гл. VIII, с. 152)
...когда же с ней говорил он, _ответа
Не было, взор один отвечал_;
(Гл. VIII, с. 154)
Тихий, _немой разговор_ начался между ними из
нежных
Взглядов и вздохов.
(Гл. IX, с, 162)
Верность до гроба, верность "здесь" и "там" - лейтмотив жизни Ундины тоже была ранее не раз воспета Жуковским, достаточно напомнить баллады "Эолова арфа", "Рыцарь Тогенбург", "Теон и Эсхин" и др.
Сюжет "Ундины" как таковой Жуковский точно сохранил, однако в характеристику отдельных персонажей, прежде всего Ундины, описания некоторых эпизодов он внес существенные коррективы: он то детально разрабатывал сказанное Фуке мимоходом, то сокращал оригинал, вовсе опуская несущественные для него бытовые подробности и описания.
Ундина превращается у русского поэта из безжалостного и своенравного духа водной стихии в своевольное, доброе и капризное дитя. У Жуковского более подробное и поэтичное описание ее внешности. Он пользуется для этой трансформации Ундины до брака с Гульбрандом уменьшительными словами: "бровки", "глазки", "маленькая ножка", давая иную мотивировку ее поступкам, чем Фуке: все шалости, непокорность - проявление ее "детской запальчивости". Детскость - вот причина прихотливости, беспечной холодности Ундины; она дитя и не понимает огорчения взрослых людей. Эта метаморфоза облика Ундины, духа водной стихии, связана с различным восприятием обоими писателями мира природы и ее стихийных сил. У Фуке духи стихий безжалостны и жестоки; они воплощают в себя равнодушие природы к страданиям человека. У Жуковского духи стихий - шаловливые дети, не понимающие в своей незрелости любви и сострадания, доступных только сердцу человека. Вот почему до брака с Гульбрандом жалость и горе людское чужды Ундине из-за детского непонимания. Слово "дитя" все время сопутствует Ундине до брака с Гульбрандом, а затем почти исчезает из текста.
Нам представляется, что изменения в характере любого персонажа, кроме Ундины и рыбака, несущественны. Жуковский, как часто было свойственно ему из-за его гуманного отношения к человеку, мягкой, доброй снисходительности его натуры к человеческим слабостям, смягчил злобность Бертальды, резкую суровость рыбачки, но не это принципиально меняет тональность повествования или сюжет; преображается глубинное содержание старинной повести.
Важно отметить серьезное, уважительное отношение Жуковского к простому человеку: умиление его простодушием, честностью, его повседневным скромным трудом, невзирая на его низкое социальное положение и бедность, - отношение в корне отличное от барственной доброжелательности Фуке.