Тут не было ничего такого уж странного. Подобное представление разыгрывалось в дюжинах городов и весей на просторах дунайской монархии в последние годы девятнадцатого века — везде, где недавние рабы бросали вызов прежней господствующей расе. Сценарий был один и тот же, разнились только актеры: немцы против словенцев в Марбурге, поляки против украинцев в Лемберге, итальянцы против хорватов в Фиуме. Но что придало межнациональному конфликту в Хиршендорфе-Крнаве-Кронау особое напряжение и постоянную остроту, так это присутствие в колоде джокера в лице местной польской общины. С точки зрения последней, город следовало называть не Хиршендорфом, не Крнавой, и даже не Кронау, но Садыбско.
Я не помню, на чем именно основывались польские притязания на мой родной город и округу. То ли архиепископ Краковский держал эти земли как фьеф от короля Богемии, то ли епископ Ольмюцкий держал их как фьеф от короля Польши. Да это и не важно — подобно большинству территориальных споров в Центральной Европе этот мог толковаться в любую сторону по усмотрению сторон. Существенный момент заключался в том, что большинство местных поляков, пусть общее их число и составляло одну пятую населения, рассматривали город как принадлежащий Польше. Вернее как город, который должен принадлежать Польше, когда и если та возродится. Польская фракция была малочисленна, но недостаток количества возмещала избытком шума. Мне думается, не будь ее, борьба между немцами и чехами в конечном итоге закончилась бы победой последних. Но всякий раз, стоило очередной схватке — вокруг, скажем, публичной библиотеки, названия улицы, назначения муниципального клерка — стихнуть, как поляки разжигали ее заново, примкнув к проигравшей стороне. Кто-то мог подумать, что им логичнее было объединиться с чехами, братьями-славянами, говорящими на родственном языке, но ничего подобного: поляки побаивались немцев, но презирали чехов как выскочек от сохи.
Железная дорога пришла в Хиршендорф в 1878 году, когда ветка Северной эрцгерцога Карла дороги соединила Одерберг с германским Бреслау. Но настоящего здания вокзала пришлось ждать долго, потому что железнодорожная компания обанкротилась и перешла под контроль государства. В конце-концов, когда мне исполнилось восемь, императорское и королевское министерство железных дорог сподобилось снести деревянный амбар, служивший нам до поры станцией. И вот, на его месте был возведен типовой банхоф, сверкающий стеклом и украшенный готовым дорическим портиком, и дело оставалось лишь за торжественным открытием губернатором провинции.
Мой брат Антон и я, в костюмчиках моряков, слушали как играет оркестр и смотрели на красно-белые флаги, реющие на знойном летнем ветру. Все шло замечательно до тех пор, пока супруга губернатора не перерезала ленточку, и официальная делегация не поднялась на платформу в сопровождении мэра и членов городского совета. Помню все как сейчас: хотя я был тогда маленьким ребенком и не понимал смысла происходящего, но по зловещему молчанию толпы сразу уловил, что случилось нечто ужасное. Перед нами стояли два столба, на которых красовалась свеженамалеванная станционная вывеска: «Хиршендорф». Послушался ропот, потом раздался вопль:
— My Češi nechceme vaš «Hirschendorf»[24]!
Развитием стал демонстративный уход чешской и польской фракций муниципального совета, а итогом — потасовка на дворе перед вокзалом, после чего немецких и чешских советников увели, чтобы те могли продолжить дискуссию из противоположных камер в полицейской участке.
В последующие два года Вена, в попытке угодить обеим противоборствующим группам подданных, испробовала все возможные комбинации названий «Хиршендорф» и «Крнава»: «Хиршендорф (Крнава)»; «Крнава (Хиршендорф)»; «Хиршендорф» на верхней платформе и «Крнава» на нижней. В ход пошло даже архаичное «Кронау» в качестве компромисса. Но когда в конце было достигнуто хрупкое соглашение начертать «Крнава-Хиршендорф» на одной платформе, и «Хиршендорф-Крнава» на другой, поляки заявили, что не согласятся ни на что, кроме надписи «Садыбско» на обеих. В один день в сентябре 1896 года перед вокзалом состоялась демонстрация, немецкая и чешская фракции схлестнулись друг с другом, начались волнения, захватившие городскую площадь.
Для восстановления порядка из казарм вывели солдат — как случилось, то были боснийские мусульмане. Поверх голов бунтующей толпы был дан залп, и официант-итальянец, наблюдавший за событиями из верхнего окна гостиницы, рухнул замертво на мостовую. После этого Вена перестала пытаться подобрать станции имя — с тех пор и до конца монархии и станция, и сам город оставались официально безымянными.